Как это ни грустно для нас звучит, но в начале уже прошлого XX века, не избалованная научно-техническим прогрессом, мировая общественность ревностно следила за очередным озарением человеческой мысли. Только еще пытаясь по-настоящему обрести крылья и научиться летать, люди до хрипоты спорили, кому же принадлежит заслуга в освоении воздушного пространства. Теша свое самолюбие тщеславные американцы взахлеб восхищались братьями Райт, последовательно освоившими сначала велосипед, а затем пересевшими на летательный аппарат с двигателем внутреннего сгорания собственной конструкции. Полет 19 декабря 1903 года в безлюдном местечке Китти-Хаук длился всего 59 секунд. Ровно столько, чтобы остаться в памяти, навсегда. Через два года несомненно талантливые механики Орвиль и Вильбур, усовершенствовав аэроплан и двигатель смогли уже не только «скакать» над землей, но и продержаться в воздухе несколько минут.
«Ура, пионерам воздухоплавания!» — спешил оповестить весь мир безостановочно жужжащий телеграф. Позвольте, господа, с чувством оскорбленного достоинства возмущалась просвещенная российская публика. Где же справедливость? Приоритет России неоспорим. Вы слышали о «воздухоплавательном снаряде» офицера Можайского? Вопрос еще долго оставался лишь модной темой для разговоров, так и не затрагивая самой его сути. Теоретически исследования Александра Федоровича Можайского и даже летательный аппарат, который он построил в 1884 году и по утверждению очевидцев на котором сумел взлететь, оказался забытым на четверть века. И только в 1909 году впервые о нем вспомнил журнал «воздухоплаватель» А в 1910 году «Новое время» опубликовало три статьи, восстанавливающие историческую справедливость. Правда, они мало интересовали французов, успевших свыкнуться с мыслью, что именно их страна является колыбелью авиации. Непревзойденный апломб лишь создавал иллюзию превосходства, но шумные компании в прессе сопровождавшие выпуск очередного «Фармана», «Вуазена» или «Блерио» заставляли с уважением относиться к претензиям французов. «История авиации», изданная в Париже, признавалась авторитетной, но лишенной скромности. Автор, естественно француз, напрочь избегал даже упоминаний имен русских энтузиастов-конструткторов, признавая лишь авторитет немецкого инженера Лилиенталя. Здесь вполне уместно заметить, что сам Лилиенталь с большим уважением относился к «отцу русской авиации» Н.Е. Жуковскому и, конечно, был знаком с его трудами «Теория летания», «О парении птиц». Ведь не из сострадания же к ближнему он подарил русскому профессору один из своих планеров, который долго хранился в московском университете.
Странная метаморфоза, бросающая тень на отечественных ученых едва не коснулась и К.Э. Циолковского. Его статья о космическом полете, напечатанная в роскошном столичном издании «Вести воздухоплавания» вызвало протест зарубежных ученых, ссылавшихся на аналогичные свои работы и право считаться первыми. Пришлось обратиться к ранней публикации 1903 года, которая тогда осталась незамеченной.
Столь затейливое сплетение имен, претендовавших на роль первооткрывателей, соседство удивительных идей, положенных в основу чудесных изобретений, присущее только им стремление, во что бы то ни стало достичь цели и такое же самопожертвование ради нее, талантливость, одаренность, интуитивная способность угадывать новое, опровергали всякие аксиомы и утверждения о непересекаемости параллельных прямых в жизненном пространстве и сходились в вожделенной точке научных открытий.
Россия оказалась способной ученицей. Не зря царь Петр тягу к прилежанию и знаниям так настойчиво втемяшивал в нерадивые головы. А полученный опыт, как нельзя кстати, пригодился потомкам, сумевшим наверстать упущенное. Постепенно излишняя щепетильность и привередливость в выборе средств и методов получения необходимой технической информации вышли из моды, уступив место сугубо прагматическому подходу, продиктованному, прежде всего политической конъюнктурой и предчувствием зарождавшейся войны. Чужие секреты стали также привлекательны, как и едва оголенная ножка парижских модниц, а любое, представляющее маломальский интерес чудо изобретение, охранялось с не меньшей мрачной решимостью, словно речь шла не о куске металла, а о невинности всех пятнадцати жен падишаха. Мир, давно лишившийся своей целомудренности, медленно погружался в трясину порока.
* * *
В 1932 году общественность Советского Союза торжественно отметила 75-летие К.Э. Циолковского. Искалеченного недугом, почти глухого и привыкшего к уединению, как казалось многим чудаковатого старика, наградили Орденом Трудового Красного Знамени. Юбиляр растроган и по детски покорен вниманием, среди приехавших поздравить — член корреспонденты, академики и никому неизвестный молодой ракетчик Сергей Королев. Оказаться рядом с гением, — считал он, не просто удача, а перст судьбы. Будучи просто энтузиастом, еще не до конца осознавшим всю неоспоримую реальность покорения околоземного пространства, Королев твердо верил в теорию реактивного движения. Мечты, казавшиеся тогда многим безумными, легли в основу первых практических шагов. Сконструированный Цандером агрегат, нечто подобие двигателя, напоминал скорее паяльную лампу, а он смог увидеть в нем прообраз будущей реактивной силовой установки на жидком топливе. Королев уговорил его продолжить работы. Чутье изобретателя подсказывало — это совершенно новое направление в науке очень скоро перевернет все современные представления о межпланетных летательных аппаратах.
. Где-то он читал об экспериментах в Германии, но собственный опыт конечно важнее. Действительно, в новой Германии начинают мыслить по-новому. В 1934 году двадцатилетний доктор философии Вернер Фон Браун защищает диссертацию, в основу которой легла идея создания ракет большой дальности. Труды К.Э. Циолковского популярны и там. В отличие от классиков мировой литературы их не сжигают на костре фашисткой инквизиции. Зачем уничтожать то, что вполне может пригодиться. Брауну удается вплотную подойти к созданию жидкостной баллистической ракеты. Но чуть позже, когда III Рейх начнет рушиться и содрогаться от ударов Советской армии. Первыми поживиться трофеем удалось американцам. Они успели вывезти за океан почти все ракеты ФАУ, да в придачу самого конструктора. Отечественным ученым достались несколько десятков ФАУ, без схем и технических описаний. Именно они легли в основу будущих баллистических ракет. Место под предстоящие старты выбрали в Астраханских степях. Здесь, где-то между Кап-Яром и Владимировкой прочертили свою замысловатую траекторию ракеты Брауна- Королева. Невероятно, но спор, заочный поединок двух выдающихся ученых, начавшийся еще в 30-е годы и о котором они сами вряд ли догадывались, продолжился в послевоенную эпоху. Только условия, в которых им приходилось доказывать свое первенство, оказались разными. Один из них служил Молоху, а другой сам стал жертвой ненасытного божества.
*****
Королев лично написал письмо заместителю председателя РВС и начальнику вооружения РККА Тухачевскому. Проблема с лабораторией заставляла срочно искать подходящее помещение. Заброшенную церковь им не дали, предложив взамен подвал жилого дома на углу Садово-Спасской и Орликова переулка. После его заселения, из подвала периодически стали раздаваться взрывы, а из всех щелей вываливали густые лохмотья дыма. Но больше всего жильцов пугало таинственное подвывание, как следовало из мало понятных объяснений, аэродинамической трубы.
Ранее с Тухачевским никто из сотрудников ГИРДА не встречался. Чаще всего он заезжал в КБ, разговаривал с инженерами, конструкторами и поэтому считалось, что доверять ему можно. Дело даже не в звании, особых заслугах перед партией и страной. Благородство, достоинство, очень подходили к красивой внешности этого уверенного в себе человека. Неожиданно, Тухачевский приехал в лабораторию сам. Накануне он выезжал в войска, где знакомился с опытными образцами военной техники и остался недоволен увиденным. Перевооружение частей шло слишком медленно. Недоумение таило в себе досаду и обиду. Все его предложения о реорганизации Красной Армии не находили поддержки у наркома Ворошилова. Сталин, проявлявший и ранее скепсис, назвал его планы «красным милитаризмом». Оставалось только рассчитывать на самого себя.
При знакомстве с замечательными и талантливыми людьми, работающими в лаборатории, появилась надежда, что они могут помочь. То, что он увидел и что ему успели рассказать, демонстрируя образец будущей ракеты, сначала напоминало фантастику Герберта Уэллса, а затем вселило в него уверенность. Видимо им, вскоре будет суждено доказывать значение современных видов оружия, напоминая, кому следует, что устаревает оно все же быстрее, чем создается новое. Результат такой недальновидности известен. Военачальники, сами того не подозревая, готовятся не к будущей, а к прошлой войне. Диалектика!
— С лабораторией обязательно поможем, — пообещал Тухачевский прощаясь.
— Не буду скрывать, — придерживая Королева под локоть он отвел его в сторону — некоторые командиры до сих пор считают, что кавалерийскую лаву с шашкой наголо, можно вести на танки и победить в современной войне. Какая глупость.
Если бы поступки людей объяснялись только глупостью, ее не скроешь, она очевидна. Тухачевский не сомневался, куда сложнее бороться с подлостью, завистью, хитростью, маскирующейся под улыбки, себялюбием лжецов и интриганов. Недаром один восточный мудрец сказал: «Лесть, высказанная в лицо, клеветой вонзается в спину». Может быть дело в плохой наследственности, угнетенном состоянии духа, доставшемся нам от предков. Иначе, зачем так безжалостно унижать собственный народ?
Успешный запуск первой ракеты в ноябре 1933 года на жидком топливе совпал с рождением нового НИИ. К осени 1937 года прикладной характер работ позволил провести испытания реактивных снарядов авиационного применения, созданных под руководством Г. Лангемака. Высокую оценку и знак качества они получат чуть позже, кроша обшивку японских самолетов над рекой Халхин — Гол.
* * *
Арест Тухачевского вызвал шок. Фашистский заговор среди военачальников, это уж слишком.
— Вздор, — невольно вырвалось у директора НИИ-3 Клейменова, пытавшегося успокоить галдевших сотрудников, в нерешительности застывших на пороге его кабинета.
Впереди стоял комсорг, очень талантливый молодой специалист. Держа развернутую «Правду» он с возмущением предлагал осудить действия изменников.
— Иван Николаевич! В стране не утихает классовая борьба. Почему Вы не допускаете мысли о предательстве, ведь они хотели захватить власть?!
— Какая глупость! — высказался он просто и кратко, а как еще объяснить этим ребятам всю абсурдность, происходящую с ними и вокруг них.
— Я знаю Тухачевского, встречался с ним и верю ему.
— Партия не может ошибаться, — взгляд парня оставался жестким и непримиримым.
— Партия да, — Клейменов старался держаться как можно спокойнее, понимая всю важность разговора для молодых людей. Они привыкли верить, так, кто же научит их сомневаться. — Вы сами сказали о классовой борьбе, значит, возможны любые провокации со стороны врага, даже самые изощренные и немыслимые. Давайте подождем.
* * *
Ежов с трудом оперся о высокий подоконник и выглянул в окно. Низкий почти карликовый рост заставлял его почти каждый раз приподниматься на цыпочки. Пришлось даже кое-что подогнать из мебели специально под его габариты. Зато в энергии и целеустремленности он давно обогнал всех своих прежних сослуживцев. Хоть этим он мог компенсировать тлевшее еще с юности раздражение к рослым, атлетически сложенным людям. Он подумал о Тухачевском, ликвидация прошла гладко. Пришлось, конечно, потрудиться, но как все складно получилось. Обернувшись в сторону висевшего на стене портрета вождя, Ежов подмигнул.
Конечно ему, народному комиссару внутренних дел хорошо известно — об игре, затеянной Абвером. Цель скомпрометировать высший комсостав Красной Армии, для чего использовалось соглашение 1926 года с фирмой «Юнкерс». На нем стояла подлинная подпись Тухачевского. Какое дело, кто сфабриковал подложное письмо с подписью маршала. Главное всем становится ясно как оппозиционеры планировали избавиться от опеки гражданских лиц и захватить в свои руки государственную власть.
На письме подлинные штампы «Абвера — совершенно секретно», «Конфиденциально». Подлинная резолюция Гитлера — приказ организовать слежку за немецкими генералами вермахта по всей вероятности связанными с Тухачевским — очевидный факт.
Да, не все клеится, но пусть хоть кто-нибудь усомнится.
Ежов возглавил НКВД совсем недавно, сменив большевика Ягоду. Он считал его чистоплюем из тех, кто, осуждая революционный террор, сам заботливо поправляет петлю на шее жертвы.
— Мы старые партийцы, — передразнил Ежов. Чистить, чистить и еще раз чистить Авгиевы конюшни наших партийных рядов, — как учил товарищ Робеспьер. Вот и пошел Ягода третьим номером после Бухарина и Рыкова.
Ежов развернул пухлую папку и перелистал несколько страниц. С Тухачевским тоже ясно. Если Абвер провел аферу, подставив высший комсостав Красной Армии, то сделал это грамотно. Скорее всего, он сам и осуществил поджог своего здания и «позволил» вынести секретные документы. Далее дело техники. Они опять-таки «случайно» попали в руки главы чехословацкого правительства Бенеша, который переправил их Сталину. Конечно, не безвозмездно. Ежов ухмыльнулся. 3 млн. рублей за фальшивку. Многовато. Хотя дело стоило того. Можно поздравить себя с успехом.
Его редко одолевали сомнения, как впрочем и угрызения совести. Вот и сейчас он абсолютно уверен в виновности заговорщиков. Пусть они лишь дали повод усомниться. Этого достаточно. Зато, теперь другим неповадно будет, совать нос не в свои дела. Широко открыв рот, Ежов зевнул. Бессонные ночи, угнетающие психику любого другого человека, у него вызывали лишь прилив сил и жадное желание поторговаться за души своих жертв. Что взамен? Исповедь и отпущение грехов. Желающих покаяться хватало. Ежов бережно расправил выпавший из общей стопки листок — спецдонесение из Главного Управления Государственной безопасности. Надо же, как он не заметил его раньше. Попахивает очередным разоблачением.
Подняв трубку телефона, он потребовал срочно вызвать начальника 3-го отдела ГУГБ. Говорить о подрывной деятельности в Берлинском советском торгпредставительстве пока рано, но фамилии подозрительны. Розенгольц или Рубинчик. Как можно жить с таким именем-отчеством: Мордух Аронович? А Клейменов? До НИИ он работал за границей, закупая оборудование для нашей промышленности. Вот откуда у нас бракованные станки. Нагнувшись, Ежов достал из ящика свою записную книжку и сделал пометку.
Полгода спустя, поздно вечером к зданию Реактивного научно-исследовательского института подъехал легковой автомобиль из которого вышли двое. Вскоре они появились в сопровождении мужчины средних лет, на ходу застегивающем пальто и удивленно оглядывающемся по сторонам. Иван Терентьевич Клейменов, хорошо знакомый сотрудникам НИИ, для одиноких прохожих, так и остался неизвестным, спешащим куда-то по своим делам. Чуть позже арестовали главного инженера Лангемака.
Отечественная ракетная наука понесла первые, но далеко не единственные потери.
* * *
В Германии вошел в моду нацизм. Реванш стал излюбленной темой для разговоров. Генштаб только вынашивал план блицкрига, достав его из пыльных архивов Кайзера Вильгельма, но немецких женщин уже призывали рожать больше детей. О преимуществах арийской расы без устали твердил по радио доктор Геббельс. Для тех же, кто думал иначе, под Веймаром уже затопили первую печь Бухенвальда. Пробуждающийся инстинкт хищников вел потомков священной Римской империи на тропу войны. Испания стала первой страной после злосчастного Версальского договора, где Германия смогла без стеснения лязгнуть оружием.
Все утро Геринг напряженно размышлял. Сводки, поступающие из района боевых действий, внушали оптимизм. Его лучшие асы Вернер Мельдерс, Вольфгонг Шеллман, Харро Хардер и Питер Боддем, оставались по-прежнему неуязвимыми, увеличивая счет сбитых самолетов противника. К сожалению, есть и потери. Не секрет, что на стороне Испании воюют так называемые интернационалисты. Среди них русские, пересевшие с французских бомбардировщиков «Потез-54» на СБ. С русскими намного сложнее. Они хорошие летчики. Вот только противостоят им новейшие МЕ-109. Геринг посмотрел на часы, затем перевел взгляд на огромный выстроившийся вдоль стены ряд добротных кресел с невысокой полукруглой спинкой. Подарок Фюрера. Гитлер выражал знаки симпатии, понимая значение авиации. Ну что же в ближайшее время у них появится возможность доказать ему свою преданность. Огромные с человеческий рост напольные куранты мелодично пробили девять раз. С окончанием последнего удара в кабинет вошел генерал-полковник Ешонек, исполнявший обязанности начальника штаба.
— Ганс, Вашей точности могут позавидовать лучшие часовые мастера Женевы.
— Ничего не могу поделать, господин рейх-министр, в моих венах течет кровь древних тевтонов, а они умели приучать к порядку.
— Будет Вам, все мы потомки Зигфрида-победителя любим преувеличивать значение прошлого. Пора жить настоящим и возродить славу предков, во имя будущей Великой Германии.
Голос Геринга и без того хорошо слышимый, зазвучал еще громче, усиливаемый акустикой просторного помещения. От неожиданности Ешонек вздрогнул, забыв о тяжелом портфеле лежащем у него на коленках и тот грохнулся на пол. Геринг замолчал.
— Всему свое время, генерал, — продолжил он тише. Идеология лишь жалкая ширма, закрывающая от обывателя главную часть фасада. Пусть этим занимается министерство пропаганды. Мы с вами военные люди и должны мыслить конкретно, оперируя цифрами и сводками с поля брани. Поэтому объясните мне, как так называемые интернационалисты, в том числе и советские, добираются через закрытые границы в Испанию?
— По воздуху. Мы сбили несколько пассажирских самолетов. Начальник аэропорта в Байонне, на юге Франции сочувствует нам, и мы вовремя узнавали когда вылетают самолеты авиакомпании «Пиренейский воздух».
— Но этого мало, Ганс. Усильте нашу авиационную группу еще несколькими скоростными мессершмитами и хейнкелями. Пора показать зубы.
— Вы имеете ввиду…
— Да, — перебил его Геринг. — когда-то Советы помогали и нам, теперь они на противоположной стороне баррикад. Скажите, Ешонек, Вы хотели бы иметь русских в качестве врагов или союзников?
Начальник штаба пожал плечами.
— Я учился там.
— Кстати, расскажите подробнее, — Геринг удобно расположился в кресле, скрестив руки на выпирающем, несмотря на плотно застегнутый мундир животе. Ешонек согласно кивнул головой.
— После окончания первой мировой войны и ограничений, диктуемых Версальским договором, Германия вынуждена была искать союзников. Россия согласилась предоставить нам здание под школы и даже заводы по сборке вооружения. Во всех документах они проходили как «объекты наших друзей». Авиационная школа располагалась в Липецке и с 1926 года там начались регулярные занятия. Об этом мало кто знает, но именно СССР создал благоприятные условия для развития нашей авиационной техники. Вскоре Хуго Юнкерс и Клод Дорнье смогли сконструировать бомбардировщики, превосходящие итальянский «Капрони». К 1930 г мы имели лучшие в мире истребители «Хейнкель HD-37» и прототип сегодняшнего пикирующего бомбардировщика Ю-87, который так же успешно испытывали на базе в CCCР.
— А помните Ганс, ту историю, — Геринг рассмеялся, — когда поступившие почти сто образцов авиационной техники, различной модификации, мы выдали за почтовые тихоходы и любительские калоши, принадлежавшие частным лицам. Русские лишь пожали плечами, а международные наблюдатели побоялись сунуть нос в Россию. Наивные люди. Теперь мы утрем нос и тем и другим. У Германии отрасли крылья, а ее клюв сделан из крупповской стали.
Кстати, узнайте как обстоят дела у господина Хейнкеля. Он обещал удивить меня своей новой реактивной машиной.
Вскоре Ешонек ушел. Оставшись один, Геринг долго наблюдал за ярким солнечным мячиком, неизвестно каким образом, пробившимся сквозь плотную портьеру.
Легко скользнув по полированной поверхности стола, он скакнул на золотистый погон хозяина кабинета и успокоившись застыл на массивном двуглавом орле, украшавшем такой же внушительной величины письменный прибор. Геринг встал и плотнее задвинул штору. Яркий свет его раздражал, мешая сделать окончательные выводы.
— Расширив жизненное пространство, они непременно упрутся в границу Советского Союза. А что дальше? Русские слишком доверчивы, а в политике выигрывает тот, кто умеет скрывать свои чувства. Надо только вовремя воспользоваться и извлечь выгоду. Кажется, это у них получилось…
* * *
Москва, распахнувшая в гостеприимных объятиях сотни рук встречающих, гудела, хрипела простуженными голосами паровозных глоток, а уставшие от вокзальной суеты люди, то и дело поглядывали на огромные, так хорошо знакомые каждому пассажиру вечно опаздывающие часы. Наконец, сначала, раздался всем привычный треск, а затем в тон ему также противно заскрипел громкоговоритель: «Скорый поезд Брест-Москва прибывает на первый путь. Будьте осторожны. Повторяю… Заметавшийся по перрону народ уже через мгновение застыл на своих местах, соблюдая интервалы и нумерацию приближающегося поезда. Спустя несколько минут, слившись в единый дружный поток, все они, забыв томительные ожидания, устремились к выходу.
На обнаженной привокзальной площади застыло несколько одиноких фигур.
— Паша, Павел Васильевич, Рычагов, — раздались откуда-то голоса. Сдвинув на затылок модную фетровую шляпу «Эспаньол де рю», всем своим видом бросавшую вызов 20-градусной февральской стуже, крепко сложенный и не по сезону загорелый молодой человек широко улыбнулся. Среди множества знакомых лиц, спешивших ему навстречу людей, он сразу же отыскал так хорошо знакомые глаза, любимые и неповторимые, два глубоких бездонных родника терпеливой надежды и печали, неотступно сопровождавшие его все долгие месяцы командировки в Испании. Мария Нестеренко, известная летчица шла рядом с Михаилом Кольцовым, чьими репортажами из Бильбао чуть позже будет восхищаться вся страна. Михаил помахал рукой и громко продекламировал:
Я хату покинул
Пошел воевать
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте родные,
Прощайте, семья!
Гренада, Гренада, Гренада моя!
— Ну, здорово, черт заморский, крепко обнял он Рычагова.
С трудом вырвавшись из продолжительных объятий и еще раз крепко пожав руку, Павел отошел с Марией в сторону.
— Ну как ты? — вопрос означал только одно, еще не остывшую тревогу и такую же неугасаемую надежду.
— Нормально. Как видишь, — успокоил он ее, главное, жив.
— Домой?
— Извини, с трудом произнес он, сначала на большую Пироговку в Главкомат.
Переделанный под зимний вариант автобус ЗИС-8 сбоку очень напоминал полированный четырехстворчатый шкаф, видимо по количеству дверей, но внутри оказался комфортным, и что самое главное, для привыкших к южному солнцу комарадос, теплым.
Война осталась далеко позади и на смену опасности, наконец-то пришло чувство радости, выполненного долга и безмятежного счастья. Они вернулись. Начальник ВВС РККА командарм Яков Иванович Алкснис очень тонко уловил настроение собравшихся, предложив высказаться и пообещав долго не засиживаться. Его самого угнетала кабинетная роскошь тишины. За окном давно зажглись уличные фонари, отблеском далекого фейерверка, где-то искрил троллейбус, а они все вспоминали, спорили, сначала вполголоса, затем все громче и громче. О самой войне, ее странностях и труднообъяснимых противоречиях говорили сдержанно. Их вообще старались не замечать. Гражданская война имеет свои мотивы и такие же правила. У нее нет четко проведенной линии фронта. Противник неожиданно для самого себя появляется там, где его никто и не ждет. А оказавшись в тылу врага, отступает без единого выстрела. В перерыве между несением службы и патрулированием крестьяне жнут хлеб и собирают виноград. На окраине Мадрида строят баррикады и по-прежнему поклонники приветствуют своих любимцев тореро. Иногда люди гибнут десятками, попадая под бомбежку и шлейфы дыма горящих самолетов, здесь также естественны, как расстрелы тех, кто кажется подозрительным. Пикассо только задумал Гернику, но война уже раскрасила ее в свои кровавые цвета.
По настоящему, жарко стало, когда Германия прислала на Пиренеи авиационный легион «Кондор», состоявший из лучших пилотов, летавших не на допотопных бипланах, а на современнейших МЕ-109. В перекрестии прицела отчетливо просматривались фюзеляжи с силуэтами сердец пронзенных стрелами или козырными тузами. Зачастую нашим летчикам приходилось противопоставлять технике врага отвагу и мастерство, чего не всегда хватало.
— Кажется, они успешно переняли наш лозунг «Выше, дальше, быстрее», — тихо, едва шевеля губами, сказал сидевший рядом с Рычаговым командир звена бомбардировщиков Виктор Хользунов. В горах сложно маневрировать, приходилось шелестеть возле самой земли, чтобы добраться до цели. Он машинально вытянул обе ладони, демонстрируя положение ведомого и ведущего в полете. — Только франкисты пригреются на солнышке, потягивая прохладную «малагу», а мы тут как тут с Примо Джибелли на бреющем, с пожеланиями приятного аппетита.
Хользунов замолчал, прикрыв глаза. Странное оцепенение овладело им. Где-то рядом, очень явственно звучал голос ведомого: «Командир, слева и справа два «фиата». Прижимайся, я прикрою». Дотянул до своих, только он. А Примо? Ему не повезло, он попал под огонь зениток. Чья-то рука легла ему на плечо. От неожиданности Хользунов вздрогнул. Рядом стоял Алкснис.
— Вот мы все о войне говорим, а между прочим товарищ Рычагов из ложной скромности скрывает как он стал миллионером.
— Чуть не стал, Яков Иванович, — поправил его Павел. Решительный, обладающий взрывчатым темпераментом, сочетающимся в сложных ситуациях с удивительным хладнокровием Павел Рычагов — Пабло «Гринберг» оказался самым молодым из советских добровольцев, удостоенных звания Героя Советского Союза. Необыкновенное чутье и тонкий расчет позволили ему успешно атаковать, даже превосходящего по силе противника. На глазах у тысячи мадридцев эскадрилья Рычагова уничтожила несколько «юнкерсов», а когда его «Чатос» (курносый) запылал, он раненый покинул самолет и благополучно приземлился в самом центре испанской столицы, на площади Пуэрта Дель Соль. Едва открыв глаза, Рычагов увидел лица, множество самых разнообразных выражений, улыбок, оттенков печали и сострадания, пробуждающего сочувствие и любопытство. «Браво сеньоре! Виват комарадос» раздавалось со всех сторон. Люди хлопали и непрерывно показывали вверх. Хорошо одетый мужчина тронул его за плечо, откуда-то достав бутылку вина.
— Советик, — он тыкал пальцем в этикетку.
— «Мадейра», 1792 год» — прочитал Рычагов и устало качнул головой. Господин недоуменно посмотрел на толпу.
— Сеньор, — повторил испанец, — «Мадейра», 1792 года…
Павел с трудом понял смысл слов. Отказываться от вина урожая 1792 года, которое вопреки запрету, британский консул распорядился загрузить на судно для опального Наполеона, он посчитал ребячеством и отхлебнул прямо из бутылки. Глоток вина привел его в чувство. Чудеса продолжались.
На следующий день в больничную палату, где лежал Рычагов принесли короткую записку. Он попросил перевести.
Уважаемый сеньор Пабло!
Я восхищен Вашим мужеством. Только советский летчик способен так отважно сражаться с превосходящим противником и так же решительно пить коллекционное вино позапрошлого века прямо из горлышка. Поправляйтесь. Силы Вам еще пригодятся. В знак признательности примите скромный подарок.
В конце стояла приписка. Пароход груженный апельсинами и лимонами ожидает Вас в порту.
Рычагов не мешкая отправил груз испанским детям, эвакуированным в Советский Союз.
— Берите пример товарищи, — Алкснис обвел всех взглядом. — А новые самолеты, у нас обязательно будут. Я вам обещаю.
* * *
Рейхсмаршал Герман Геринг специально приехал в знаменитый планерный институт, давно уже служивший прикрытием для испытаний авиационной техники. Еще в годы первой мировой, когда молодой лейтенант Геринг садился в кабину своего «Фоккера» он усвоил золотое правило авиатора: прежде чем крикнуть механику «от винта», лично убедись на месте ли сам винт. Привычки, тем более старые, следовало уважать. Оставив текущие дела, он наконец-то вырвался на аэродром. Густой аромат, насыщенный парами авиационного керосина, бензина и моторных масел пьянил до одури, вызывая приливы воспоминаний о безмятежной молодости. Задрав голову, он посмотрел в небо, где пилоты научно-испытательного центра, самые отчаянные, по его мнению, выполняли каскад сложнейших фигур. Бледно-дрожащие струйки, оставляемые самолетами в виде следа, чем-то напоминали древний рунический знак, впоследствии хорошо знакомый всему миру как свастика.
— Отлично, — повернулся он к стоявшему рядом конструктору. — Машина совершенна, надеюсь, русским за ней не угнаться, тем более, мой друг, мне хорошо известно, как Вы умеете творчески подходить к данным разведки. Облик изменен до неузнаваемости. Кто разглядит в этом гордом профиле, его осанке, выдержанных, совершенных пропорциях, некогда допотопный «руссиш фанера».
— Да, господин рейхсмаршал, идея оказалась хороша. Напрашивается комплимент Советам. Только у них сейчас совсем другие проблемы. Они впали в безумие и подобно Гераклу убивают своих детей. Когда наступит пробуждение, окажется уже поздно.
— Вы поэт, Липпиши, — Геринг ласково потрепал стоявшего рядом конструктора по щеке. Скажу больше. Наш достопочтенный начальник генштаба генерал Фон Бок предлагает вообще забыть о русской армии, считая ее дух подорванным. Но я бы не спешил. Старый вояка просто хочет угодить фюреру. Но Вермахту нужны не слова, а дела. Разрешите попрощаться, — Геринг слегка наклонил голову.
— Подождите, господин министр, небольшой сюрприз, так сказать Тоur de force (ловкий трюк), как говорят французы и вытянул руку в сторону одиноко блуждающих облаков.
Показавшийся среди них самолет, издалека смахивающий на точную копию детской игрушки, вошел в пике и начал стремительно увеличиваться в размерах. До земли оставалось совсем немного, когда он выровнялся и почти на бреющем полете пронесся над аэродромом.
— Смотрите, смотрите, — Геринг восхищенно сопровождал взглядом удаляющийся истребитель.
Из сопла, расположенного позади металлического оперения, вырывалась мощная струя пламени, с каким-то странным, напоминающим прищелкивания соловья-разбойника, свистом.
— Я поражен. Вы добились своего. Кто пилотирует, Дитмар, Хубертс? И вообще, какие могут быть секреты от рейхминистра?
Геринг капризничал, хорошо понимая, о чем идет речь. На его глазах ракетный МЕ-163 «Комет» покорил свою очередную высоту. Без сомнения в воздухе была Ганна Рейч, уникальная женщина-испытатель, член нацистской партии, любимица фюрера. Ее почерк. Рискованный, на грани, сочетающий хладнокровие и мастерство.
Геринг молча ожидал, пока самолет, сохраняющий свое равновесие, словно птица-увалень, за счет широко расставленных крыльев, затащат на стоянку. Из кабины, самостоятельно выбралась хрупкая, миловидная женщина. Изящно поправив комбинезон, заправленный в сапожки, она достала сигарету и закурила. Рейхсмаршал оказался проворнее остальных, первым протянув ей букетик полевых цветов.
— Поверьте, из знакомых мне женщин, Вы самая реактивная, — он хохотнул. — Скоро все мужчины Германии будут у Ваших ног.
Рейч направила струйку дыма в его сторону.
— Оставьте эти комплименты Марлен Дитрих. Лично мне нужен весь мир.
Действительно, ее амбициозность, фанатичная преданность национал-социалистической идее, авторитет летчика-испытателя, чуть не сыграли роковую роль в ходе Второй мировой войны.
Удостоенная высших наград Рейха, она стала символом для женщин Германии.
* * *
Нутро тюрьмы, подобно любому другому вместилищу человеческих пороков пахло дурно. Спертый воздух, насыщенный миазмами, сублимировал страх, возмущение, отчаяние и надежду, падших или еще сопротивляющихся насилию людей. Многочисленные ступеньки и замысловатые переходы вели вниз, в самую бездну лубянской трясины. Глубоко втянув в себя воздух, Ежов почувствовал долгожданное успокоение. Ощущение силы, собственной значимости и власти над теми, кто только вчера стоял с ним рядом, казалось, выдавливали прочь все остальные знакомые человеку чувства. Ветераны партии, рыцари революции и бывшие соратники погрязли во внутренних спорах, ссорясь из-за ерунды. Сами виноваты. Революция воспользовалась ими как симпатическими чернилами, на время проявив, а затем стерев за ненадобностью. Сожалеть поздно. Семена раздора посеяны. Убеждения, принципы, догмы и сомнения, вся идейная шелуха переплавляется теперь в печи чистилища, меха которой раздувает он. Ежов считал естественным принимать личное участие в допросах, не церемонясь, выбивая нужные показания. Благодаря ему — наркому внутренних дел, покончено с военно-троцкистским заговором, раскрыта сеть агентов в системе наркомвнешторга, выведшая на руководителей и специалистов реактивного института. Клейменов и Лангемак дали признательные показания.
В дальнем конце коридора клацнули затвором двери. Значит, следователи приступили к своей работе. Тихо. Но спокойствие здесь, так же обманчиво, как и кажущаяся тишина. Именно сейчас разбуженные властным окриком и тяжелым ударом приклада о металлическую дверь люди сортируются, выдвигаются на этап или готовят себя к более печальной участи. Жестом, дав знать караульному продолжать несение службы, Ежов подошел к одной из камер и, приподнявшись на цыпочки, посмотрел в глазок. В окружности света, хранимого тускло мерцающей лампочкой, такой же унылой, как и ее отражение, сидел человек, упрямо пытавшийся жестами в чем-то убедить следователей. Напрасно. Доказательство вины подозреваемого лишь формальность, жалкий повод для обвинения. Важнее всего, и здесь Ежов чувствовал свою заслугу, обеспечив на деле теоретический постулат тов. Вышинского, признание, чистосердечное раскаяние самого обвиняемого. Чего-чего, а добиваться признания они умеют.
— Хватит изворачиваться и лгать, Королев, — раздался слегка приглушенный, но вполне отчетливый голос одного из следователей. — Расскажите-ка лучше о Ваших связях с членами антисоветской диверсионно-террористической организации.
— Бред. Я нигде не участвовал и ни в каких организациях не состоял. — Королев устало обхватил голову руками.
— Бредите Вы, Сергей Павлович, вмешался в разговор другой следователь. Клейменов нам во всем сознался.
— Повторяю. Я простой авиаинженер и летчик, безгранично преданный Родине. Дважды был ранен на работе. Ваши обвинения безосновательны. Если это необходимо для следствия, внимательно ознакомьтесь с моей характеристикой, — каждое раздельно выговариваемое слово, Королев сопровождал наклоном головы, которая опускалась все ниже и ниже. — В 1933 году при моем участии взлетает первая жидкая ракета. Об этом писали в журнале «Самолет». Вы вообще-то интересуетесь прессой? — он с усмешкой посмотрел на следователей. — В конце — концов, прочтите книжку«Ракетный полет в стратосфере», которую я написал. Поверьте, заключение меня под стражу наносит вред большому и важному делу. Сам Константин Эдуардович Циолковский….
— Хватит, — прервали его. — Еще бы Герберта Уэллса вспомнили.
Сорвавшись с привычного места, металлическая дверь тяжело ухнула и распахнулась. Застывший в темном проеме силуэт Ежова из-за плохого освещения казался размазанным и едва различимым. Между тем Королев узнал его.
Ошарашенный такой неожиданностью, он почувствовал надежду.
— Товарищ нарком, недоразумение можно уладить. Меня подло оклеветали. Последние годы я занимался созданием ракетного самолета. А следователи Шестаков и Быков обвиняют в его разрушении. Мы подошли к стадии испытаний. Поймите, в Германии подобные работы с 30-х годов ведут Оберт, Зенгер, Таллинг, Оппель, во Франции — Руа, Бреге, Девильер, в Италии — Кронко, в США — Годдар.
— Завидная осведомленность, — впервые вмешался в разговор Ежов. Тень выросла в размерах и изогнувшись наклонилась к столу.
— Как понимать прикажете? Лангемак задерживает изготовление реактивных снарядов, а Вы ломаете технику. Странное совпадение.
— Наоборот конструирую, — Королев не сдавался. Пусть хоть маленькая, крошечная надежда, он обязан ей воспользоваться. В крайнем случае, он обратится к самому товарищу Сталину.
— Винтомоторная авиация на пределе. В ближайшее время средства нападения и защиты сравняются по скорости, высоте и скороподъемности. В Испании мы уже ощутили превосходство врага. С 1935 года я занимаюсь самолетами-ракетами и готов…
— Не Вы первый за соломинку хватаетесь, особенно когда пахнет жаренным. Ежов демонстративно взял в руки протокол допроса и потряс им в воздухе. — Сказки любите? Левша, выискался. «У англичан ружья кирпичом не чистят: пусть, чтобы и у нас не чистили, а то храни Бог война, они стрелять не годятся» — процитировал он Лескова. Какие там к черту крылатые ракеты и реактивные самолеты, Красная Армия и без них обойдется.
От спертого, прокуренного воздуха кружилась голова. Ежов устал. Пора заканчивать. Арестованный кажется, окончательно сомлел и… Он обернулся. Колючий, волевой взгляд Королева, казалось, пронзал его своей беспощадностью.
* * *
Рычагов закрыл глаза и попытался заснуть. Плавно набежала туманная пелена, но спустя мгновение поредела, и в образовавшихся просветах проступили лица, послышались чьи-то голоса и беспокойство, неотступно следовавшее за ним все последние дни, глухо заколотило в сердце. Осторожно, чтобы не разбудить жену, он привстал, а затем сел на край кровати. Душно. Открытое окно чем-то напоминало подрамник, с туго натянутым холстом. Краски на нем выцвели, отчего небесные светила выглядели бледно. Занавеска качнулась. Сочувственно вздыхая, море жаловалось на свою бессонницу.
Отчего же так хмуро на душе? Он потер лоб, последовательно вспоминая события последних лет. Во-первых, устал. Они с Машей впервые приехали в Сочи. Конечно, начальнику ВВС РККА полагался отдых, но только теоретически. Реально для этого не оставалось времени. Да и когда было прохлаждаться. В Испании, где за один день его эскадрилья совершала до 8 вылетов или в Китае, где он командовал советской авиацией? Затем Хасан, советско-финская война и головокружительный взлет по служебной лестнице на самый верх. А ведь ему всего лишь 29 лет. Что же еще? Откуда взялась эта тревога. Может быть после того памятного разговора со Сталиным и последовавшего за ним отстранения от должности или все дело в его характере? Взрывчатом, неудержимом, требовательном к себе, подчиненным и даже тем, кто стоял высоко над ним.
Рычагов потянулся, подавляя неизбежную зевоту. Завтра они с Машей обязательно махнут в горы, куда-нибудь подальше от людской суеты. Разожгут костер и непременно пожарят шашлыки, да чтобы барашек был, обязательно молочной спелости. Еще не забыть купить лаваш. Маша его любит. И, конечно, бутылочку «Цинандали». Эх, хорошо! — прошептал он.
Территория санатория освещалась всю ночь, можно спокойно наметить воскресный маршрут. Вниз к морю вели широкие ступеньки по бокам окаймленные цветущим кустарником. Беседки, веранды, вазоны с цветами. А в центре, перед главным зданием, как и полагается, на монументальном постаменте возвышался Он. Непреклонный и властный для одних и в тоже время дорогой и любимый миллионами советских людей вождь. Конечно, об этом лучше вслух не говорить. И все же, если бы его сейчас спросили, как он относится к нему, то услышали бы в ответ: «Готов пожертвовать своей жизнью». Рычагов вдруг понял причину точившего его беспокойства.
Впервые они встретились три года назад в 1938 году на ближней даче, в бывшем цековском доме отдыха, расположенном в живописном уголке между Филями и Кунцевом. Сталин о чем-то беседовал с Ворошиловым. Там же находились и другие члены политбюро. В центре стоял стол, такой массивный с круглыми резными ножками-тумбами, заставленный винами и закусками. Правда, тогда ему было не до них. Открыв бутылку и налив полбокала сухого вина, Сталин предложил выпить за авиацию и ее героев.
— Товарищ Рычагов только что возвратился из Китая и воевал там отважно. Поэтому мы с наркомом обороны решили назначить его Начальником авиации Краснознаменного Дальневосточного фронта. Я люблю летчиков и всегда переживаю, когда узнаю, что их кто-нибудь обижает.
Взяв Рычагова под руки, он отвел его в сторону.
— У нашей молодежи есть достойный пример для подражания.
— Спасибо за доверие, товарищ Сталин, — от смущения Рычагов покраснел. — А кем хочет стать Ваш сын?
— Он хочет походить на летчика Рычагова, — лукаво улыбнулся Сталин.
Тогда же Сталин и Ворошилов рекомендовали его для вступления в партию без прохождения кандидатского срока. Странно получилось, Сталин, лишенный сентиментальности, публично признался в своей симпатии к когорте самых отважных. Значит дружба на все времена. Именно так думал Рычагов, но никто не узнает, что было на самом деле, на уме у товарища Сталина.
Прошлогодняя встреча проходила в Кремле, поздно вечером, когда на башнях загорелись все пять рубиновых звезд. Тогда он чуть не сорвался, как говорится, не вошел в штопор, испытав чувство знакомое по скоропалительным воздушным боям, своеобразное нагромождение из азарта, отчаяния и ни с чем, несравнимого желания выжить. Сталин внимательно выслушивал мнение каждого приглашенного летчика, хотел узнать, как идет освоение современных самолетов в частях, их сравнительные характеристики с немецкими. Рычагов сам попросил слово.
— Мы слушаем Вас, товарищ генерал-лейтенант, — он подчеркнуто вежливо обратился к Рычагову по званию. Их недавно ввели для высшего командного состава Красной Армии.
— Говорите, если надо мы Вас поправим, — еще раз повторил Сталин.
Рычагов выпалил все, что у него накопилось за короткий период руководства Военно-Воздушными Силами. Ведь если товарищ Сталин любит летчиков, значит, ему небезразлична судьба авиации. Разве может пилот успешно бить врага, имея всего 30 часов налета. Где обещанные МИГ-3, ЯК-1, ЛАГГ-3, ИЛ-2 и ПЕ-2? В частях их единицы, а требуется на год войны минимум 35 тысяч. Аварийность в частях достигала своего пика. Из 25 только что поступивших самолетов осталось 8. Разговоры, одни разговоры. Как и следовало ожидать, Сталин его поправил. Обозвав мальчишкой, он, тем не менее, распорядился довести часы налета до 120. Оргвыводы последовали позже.
Рычагов прислушался. Цикады пели восторженный гимн своим возлюбленным. Рядом ровно дышала жена. И только волны, нарушая ночной покой, упрямо бились о неприступную твердь каменных выступов. Чего он добился? Только расшиб лоб. За качество техники отвечал Маленков, как всегда сваливавший вину на летчиков:
— Учить надо лучше, товарищ Рычагов, готовить кадры, а не искать оправдания.
И вот здесь уже он не сдержался.
— Аварийность и дальше будет расти, а гробим технику мы потому, что летаем на гробах.
Все замерли, тревожно ожидая реакцию Сталина, а он, словно обдумывая слова, продолжал ходить из угла в угол. Затем вынул трубку изо рта и, прищурившись, посмотрел прямо в глаза Рычагова.
— Ошибаться может любой человек. Даже такой большой военный начальник, но у партии нет выбора. Она не имеет права ошибаться. Вы допустили большую оплошность, сказав так. — Отвернувшись, он молча вышел из кабинета.
Горизонт светлел. Казалось, пробуждавшийся день смоет усталость и войдет в их с Машей жизнь новым днем. Он ошибался. Утро 22 июня взорвалось сотнями, тысячами, миллионами человеческих трагедий, на фоне которых судьба Рычагова мало кого волновала. В Москве, куда они прибыли на следующий день после начала войны, их встречали. Павла вежливо пригласили в военную комендатуру. Мария тут же вошла следом, но его там уже не было. Она даже не успела что-либо осознать, куда-то пожаловаться. Буквально через сутки помощника командира авиационного полка особого назначения Марию Нестеренко арестовали прямо на летном поле Центрального аэродрома им. М.В. Фрунзе. Расстреляли их тоже одновременно 28 октября 1941 года.
* * *
Шумно выдохнув, Геринг втянул в себя живот и попытался втиснуться в узкую малоформатную кабину самолета-ракеты. Сигарообразный летающий аппарат внешне напоминал истребитель «мессершмит-109», только слегка уменьшенных размеров. Отсутствие винта компенсировалось реактивным двигателем, размещенным внутри фюзеляжа. Все остальное выглядело, как у обычного самолета, только элероны размещались по всему размаху крыла.
— Господин рейхсмаршал, Вам помочь? — ехидный голос Скорцени окончательно вывел его из душевного равновесия.
— Занимайтесь своими делами, штандартенфюрер.
— Позволю заметить, я это как раз и делаю.
— Редкий каналья, — подумал Геринг, в душе пожалев, что вызвался в эту поездку, сопровождать фюрера. Простое любопытство, а в результате столько неприятностей. И все из-за Скорцени, их недавней стычки. Штандартенфюрер отвечает за соблюдение строжайшей секретности оружия возмездия. Поэтому так нагло ведет и даже сделал замечание ему, рейхсмаршалу. Истребители люфтваффе недавно, с опозданием обнаружили русских и дали им возможность войти в зону. Пустяшный инцидент. Стоило ли обращать внимание? Противник давно уже перехватил стратегическую инициативу. Но спорить со Скорцени опасно. И вот теперь, вместо аэродрома и ознакомления с секретным изделием, он вынужден просиживать в бункере, слушая проповеди вождя. После провалившегося покушения 20 июля 1944 года Гитлер впал в депрессию, временами проявляя агрессивность и подозрительность. Он умел использовать разногласия соратников и поощрял борьбу между ними, сначала приближая одних, чуть позже предоставляя другим такое же право. Скорцени он доверял. Причем давно и безгранично. Завершив блестящую операцию по спасению личного друга Фюрера, Муссолини — серый полковник со шрамом мог рассчитывать на другие, самые важные и ответственные поручения вождя нации. В рейх-канцелярии догадывались о его причастности к тайнам партийного золота, не говоря уже о последней надежде Германии ракетах ФАУ-1 и ФАУ-2.
Умозрительные размышления Геринга прервал Ратенгубер, начальник личной охраны Гитлера.
-«Господа, 15-минутный перерыв».
— О-о-о! — вырвалось у Гитлера. Почувствовав очередной приступ боли, он не сдержался. Ожег пищевода — последствия газовой атаки в I мировую, заставлял употреблять много лекарств. Отхлебнув из стакана глоток воды и проглотив таблетку, он злорадно подумал: «Ничего, скоро и другим станет также плохо». Здесь в Пенемюнде — Востоке родилось оружие, способное повлиять на ход войны. Сначала они нанесут удар по Лондону. Ха-ха, дадут прикурить толстяку — Черчилю его сигару, а затем — Гитлер попытался представить очертания далекого континента, — придет черед Америки и ей уже не укрыться за высокими волнами Атлантического океана. Даже отсюда они сумеют разглядеть 101 этажный небоскреб «Эмпайр Стейт Билдинг». Отличная мишень для немецких парней. Наконец, наступит момент, когда условия будут диктовать они. Какой-то шорох и покашливание вывели его из задумчивости. Время перерыва истекло, пора продолжать совещание. Вяло махнув рукой он оглядел собравшихся. Геринг, Кейтель, начальник оперативного управления штаба ВС Йодль, Дениц, министр военного производства Шпеер и кто-то там еще. Ну что же, тем лучше, все в сборе. Впереди обсуждение доклада, затем просмотр фильма и самое главное — показательные пуски самолета-ракеты.
Если бы Гитлер хорошо разбирался в технике, то, несомненно, потребовал ввести его в курс дела, ознакомился с технической документацией, уточнил параметры и боевой потенциал ракеты. Возможно, тогда он понял бы, насколько абсурдна идея, затратные и малоэффективны средства ее достижения. Но о нем беспокоились и, жалея больную психику фюрера, выдавали желаемое за действительное. Даже для близкого окружения Гитлера будущее представлялось туманным. Еще более бесперспективной — война, все туже стягивающее горло самой Германии. Загнанный в угол, он судорожно искал пути спасения, самые невероятные, вплоть до заключения сепаратного мира. Но для этого были нужны козыри. Сейчас их могли дать только ученые-конструкторы Вернер фон Браун и Вальтер Дорнберег, ну и конечно малышка Рейч.
С детства Ганна готовила себя к чему-то еще неосознанно важному. Бесцеремонно вторгаясь в разговоры взрослых, она всегда получала исчерпывающие ответы. Да, Германия проиграла войну и вынуждена нести бремя Версальского мира. Но это временно. Главное, она смогла сохранить свой офицерский корпус, воспитанный в лучших традициях школы Клаузевица, Мольтке и Шлиффена. Армия Кайзера выглядела достойно на обоих фронтах, так и не пустив врага на свою территорию. Под убаюкивающую музыку побед, Ганне особенно хорошо засыпалось. Ее разбудил воинственный набат, когда к власти пришел Гитлер.
Вскоре о ней заговорили всерьез. Спланировав на высоту международной известности, она переключилась на боевые самолеты, став лучшей. Ее отозвали с фронта и направили сюда, в научно-исследовательский институт сухопутных войск. Ракеты Физилера, или как их еще называли ФАУ-1 вели себя, чертовски капризно. Они взрывались прямо на стартовой позиции, в воздухе и, вообще, когда им заблагорассудится. Выход нашла она, предложив установить на ракете пилотскую кабину и рискнув с помощью самолета-носителя совершить полет. Сумасшедшая идея, способная прийти в голову только безумцу. Ганне она удалась.
Отрыгнув солидную порцию огня, ракета как спринтер с напомаженной скипидаром задней сферой рванула с места. Грязное пятно повисло в воздухе. Люди, стоявшие рядом с кромкой взлетной полосы, равнодушно посмотрели вслед. С пилотом уже попрощались. Навечно.
На высоте выстрелили пиропатроны и замки открылись. Отделившись от носителя, ФАУ просела, а затем клюнула носом. Двигатель сработал вовремя и Ганна, сжавшись в калачик (уж куда там Герингу с его массой) плавно взяла ручку на себя. По корпусу то и дело пробегали судороги, он вибрировал, издавая угрожающие звуки, но в конце — концов дрожь прошла и летательный аппарат, дал себя усмирить. На аэродроме она попала в объятия Скорцени. А Гитлер, вручая ей железный крест, расчувствовался и прижал к себе.
Она отлично помнила тот полет. Но сегодня фюрер решил повторить все сначала. Несколько человек выкатывали из ангара тележку. Ее «малютка» удобно расположилась на платформе, лишь иногда вздрагивая от нерасчетливых движений рабочих.
— Nun aber Tempo! Tempo! — чей то голос, упрямо повторявший одну и ту же команду, наконец-то замолчал.
Выстроившись в две шеренги, группа автоматчиков в черных мундирах с эмблемой СС, образовала живой коридор. Гитлер шел медленно, слегка сгорбившись. По сравнению с их прошлой встречей он выглядел усталым и нездоровым. Как жаль. Она перевела взгляд на долговязую фигуру самого страшного человека Европы, так о нем, почему то стали писать в западных газетах. Зелено-голубые глаза Скорцени меняли оттенки в зависимости от настроения, но всегда смотрели проницательно, протыкая собеседника насквозь. Прошлая обида на него прошла. Он всего лишь воспользовался ситуацией и уцепившись за идею, очень ловко преподнес ее фюреру, как свою. Теперь она носит название «Рейхенберг», только задача пилотов упрощена. Им не потребуется парашют. Лишние движения только собьют ракету с курса на цель. Жертвоприношение рейху должно соответствовать ритуалу. А в чаше Грааля они соберут кровь новых мучеников, подготовив им бессмертие. Попахивает мистикой. Но Фюреру идея понравилась. Он должен лично приветствовать смельчаков. Отобранный отряд курсантов уже прошел подготовку и подписал обязательства: «Настоящим подтверждаю, что добровольно согласился стать пилотом человекоуправляемой планирующей бомбы для участия в операциях самопожертвования. Я осознаю, что операция завершится моей гибелью».
Парит. Лес, стиснувший полигон в своих объятиях, покрылся липкой испариной, предвещая близкую грозу.
Гитлер вглядывался в молодые лица. Его левая рука слегка тряслась и он прятал ее за спину. Свою краткую речь он произнес быстро, в привычной запальчивости, брызгая слюной на стоящих поблизости солдат.
— Нация гордится Вами. Скоро весь мир узнает, как надо умирать. За победу нужно бороться. Жертвы на войне неизбежны. Каждый солдат должен помнить о своей исторической миссии.
Где-то далеко загрохотало. Фюрер посмотрел на Скорцени.
— Отто, небо и Бог благоволят нам. Солдаты и офицеры, — он сорвался на крик — вы должны быть достойны воинов священной Римской империи.
Спустя некоторое время, неуправляемые ФАУ-1 обрушились на английский Ковентри. А с подводной лодки в районе восточного побережья США высадились два человека. В задачу немецкой разведки входило выполнение специальной операции по наведению ракет ФАУ-2 на выбранные объекты в Нью-Йорке, Вашингтоне и Филадельфии. Руководил операцией Отто Скорцени.
* * *
Фильм оказался дешевой подделкой, так себе оперетка. Трофейную комедию «Женщина моих грез», чудом уцелевшую после мощного артналета, вытащили из пылающего здания бойцы разведбата. Ошеломленные дерзостью противника, успевшего пошуметь у них в тылу, немцы отошли. А затем, очухавшись, взяли разведчиков в кольцо. Пришлось вызывать огонь на себя. Залп точно накрыл площадь. На время фашисты затихли, а наши, прихватив необычные банки с кинопленкой, добрались до своих. Дальше, как бывает в подобных случаях, лейтенант доложил по команде, трофей перетащили в землянку, к начальству, и затем срочно переправили в Москву.
Сталин вытянул затекшие ноги и осторожно повернул голову. Полоса тусклого, дрожащего света зависла над головой сидящих рядом с ним людей. Он специально пригласил их. Пусть посмотрят, чем пичкает своих солдат идеологическая машина Геббельса. Чуть поодаль мерцал очками Молотов, за ним Каганович, что-то объяснял Ворошилову и… он наткнулся на встречный взгляд Берии. Этот всегда наготове, ловит каждый жест и пока угадывает его желания.
Переводчик картавил, нервничал и еще больше кромсал слова, вызывая раздражение Сталина. Он пожалел, что потратил столько времени на ерунду. Легкомысленные измены и женские козни слишком реальный вымысел, чтобы над ними смеяться. По крайней мере, для него. Собственный горький опыт вдовца и обида на жену, трагично расквитавшуюся с жизнью, слились воедино. Эгоистка. Дети, оставшиеся сиротами, выросли. У них своя жизнь. Прошлогодний роман Светланы с Каплером еще свеж в памяти. Жалкий урод. Уж лучше бы продолжал снимать кино. А Василий связался с женой Кармена. Все же им недоставало матери. Он тихо встал и вышел из зала. Погасшие в начале войны звезды на башнях казались заброшенными и одинокими. Словно о них забыли. Но это не так. Скоро, очень скоро они вновь зажгутся, даря миллионам советских людей радость и новую надежду. Часовой, выполнив положенный артикул, замер. Сзади раздались шаги. Власик, как всегда спешил оказаться рядом. Начальник охраны уже много лет оставался неизменным спутником его одиночества. Он повернулся и, кивнув, пошел дальше. Брусчатка кремлевского двора, улавливающая даже незначительный шорох, на этот раз безропотно молчала.
Пустота вокруг него становилась все более очевидной. Своеобразный роковой круг, который так и никто не посмел переступить. Нет, один смельчак нашелся. Последние десять лет они заочно спорили, пока ретивый оппонент не замолчал. Странно, что сразу же после смерти Троцкого, состояние борьбы уступило место смятению духа. Все чаще его стали одолевать другие сомнения. Кто из них прав? Вождь обязан приносить на алтарь революции новые жертвы. Иначе ее огонь просто потухнет. Идеология стала религией. Но у религии свои пророки. Основатель сам принес себя в жертву во имя искупления грехов человеческих. И нес до конца свой крест. А он? Его крест ведь не менее тяжкий. И ритуал очищения он совершает во имя идеи. Светлого завтра. Разве его не предавали так же, как Иуда и Петр своего учителя? Так в чем же разница?
Под ногами захрустел песок. Задумавшись, он нарушил собственный запрет, очутившись на одной из боковых аллей, ведущей сквозь темень угрюмого сада прямо к Тайницкой башне. Поговаривали, что если приложить ухо к стене, то можно услышать стоны и плач невинно загубленных людей. Чепуха какая-то. Он в нее не верил. Только иногда, в такую вот темную ночь прошлое подкрадывалось совсем близко, сквернословя и угрожая на разные голоса. Правда, все причудившееся тут же растворялось в шуме вечно ворчащей недовольной улицы. Странное соседство веков стирало границы, выдавая вымысел за правду и реальность за иллюзию.
Неожиданно перед ним возникла тень и так же быстро исчезла. Сталин вздрогнул.
— Иосиф Виссарионович, пора возвращаться, — шагнув вперед, Власик преградил ему дорогу.
— Пора, — согласился Сталин.
Распластавшись скатертью-самобранкой, по краю длинного прямоугольного стола свисала оперативная карта. В центре его лежала забытая пачка «Герцеговины Флор». Привыкшие к полуночным бдениям члены Ставки и специально приглашенные на заседание Молотов и Берия терпеливо ожидали Верховного. На протяжении долгих лет Сталин оставался для них загадкой. Внешне спокойный, он обладал способностью гипнотизировать окружающих. Чего в нем было больше: коварства Борджиа, мудрости Макиавелли, революционной нетерпимости Робеспьера или беспринципного интриганства Талейрана? Ответить, значит разгадать великую тайну. Это не удалось сделать даже Черчиллю и Рузвельту. В Тегеране они много беседовали между собой, пытаясь поближе его узнать, но вскоре испытали жуткое чувство, будто разговаривают со сфинксом. Внимательно следя за перемещениями остро отточенного карандаша заместителя начальника генштаба, точно повторявшего контуры линии фронта, Сталин спросил:
— Товарищ Антонов, а что думает разведуправление о ближайших планах противника? Где и когда он собирается использовать свое секретное оружие?
Антонов, досконально знавший всю оперативную обстановку, способный на память воспроизвести тысячи имен и условных обозначений воинских частей, задумался.
— Товарищ Сталин, у нас пока есть предварительные данные.
— Что мешает разведке, — Сталин несколько раз причмокнул, пытаясь раскурить трубку, — отправить за линию фронта специально подготовленные группы?
— Мы уже отправили, товарищ Сталин. К сожалению, ни одна из них пока не вышла на связь. Мы предполагаем, — Антонов пытался сосредоточиться, вспоминая недавнее донесение начальника отдела оперативного управления полковника Вельяминова. Кажется, речь шла о пленном латыше. Точно. Он подтвердил, что служил в спецотряде «Ягдфербанд», созданным Скорцени для операций в советском тылу. Их перебросили из-под какого-то строго засекреченного объекта. Возможно, это и была ракетная база немцев. И еще. Там они натолкнулись на один из наших отрядов. Все сходится. Сделав для себя вывод, Антонов вновь почувствовал уверенность.
— Товарищ Верховный Главнокомандующий, по данным воздушной и наземных разведок ракетный полигон находится в Восточной Пруссии.
— Следует учесть, товарищ Сталин, — вмешался в разговор Молотов, — благоприятное расположение центра и возможность оттуда по морю доставлять ракеты к точкам запуска. Англию они обстреливали как раз из Голландии.
Напряжение спало. Сталин, наконец раскурил трубку и все привычно ощутили терпкий аромат табака. Клубочки дыма, витиевато изгибаясь, сначала поплыли вверх, а затем, растянувшись в тонкую паутину, устремились к раскрытому окну.
— Оставим военным славу полководцев, у них достаточно хлопот. Дипломаты тоже должны заниматься своим делом. Как Вы считаете, товарищ Берия? — интонация Верховного изменилась.
— Согласен, товарищ Сталин, — пытаясь скрыть волнение, нарком внутренних дел по привычке снял очки и стал медленно протирать стекла.
— Вот и доложите, какие меры предпринимает Ваше ведомство, чтобы предотвратить происки противника.
— Посты службы воздушной разведки засекли четырехмоторный «Юнкерс-290», на большой высоте, пересекший линию фронта. Мы согласовали с представителем ставки по ВВС генералом Худяковым план действий и дали возможность нарушителю выйти в заданную точку. В Калмыцкой степи самолет сделал несколько кругов, выбирая место для выброски десанта. Как раз в этот момент, — Берия сделал паузу, но так и не дождавшись должной реакции, продолжил, — появились наши истребители и взяли фрица в клещи. На земле его поджидала группа захвата СМЕРШ, подтянутая туда заранее. Операция прошла успешно. Но главное, товарищ Сталин, нам удалось раскрыть вероломные планы спецотдела VI-C. Захваченный в плен немецкий капитан, возглавлявший группу террористов из лиц знавших, местный язык, прошел подготовку в лагере «Ягдайнзати, руссланд ин гезанд» (истребительная команда — вся Россия) в г. Хохензальце.
Приспособленные под учебные корпуса бывшие гренадерские казармы служили хорошим укрытием от посторонних глаз. Именно там, располагался учебный центр по подготовке диверсантов. Мы захватили карты и шифр, определили точный маршрут движения, а главное — узнали об истинных целях операции.
Не скрывая торжества, Берия посмотрел по сторонам. Налаживание воздушного моста и проведение мелких диверсий лишь прикрытие, так сказать отвлекающий маневр. Главная задача — добраться до Москвы и попытаться установить на крупнейших промышленных объектах нашей дорогой столицы радиомаячки. По ним фашисты смогли бы нанести удар своими самолетами — снарядами ФАУ. Наклонив голову, Сталин невозмутимо разглядывал большой глобус, стоявший в углу кабинета. Члены ставки, пораженные услышанным, молча ожидали, что скажет Верховный.
— Немцы молодцы! Изобретают, испытывают и пугают союзников новым секретным оружием, — неожиданно произнес Сталин. — А мы держим своих ученых взаперти, товарищ Курчатов, вместо лаборатории сидит в соседнем кабинете и думает об оружии будущего под охраной часовых, Лаврентий Павлович!
— Да?! — Берия, только что переживший собственный триумф, вдруг понял насколько опасно увлекаться, шагая по краю пропасти. В таких случаях возникает вероятность потерять равновесие, отчаянно замахать руками и с воплем, еще до того, как шмякнешься об землю, лишиться рассудка. Вниз глядеть нельзя. Надо обязательно подстраховаться. Хозяин сам велел ему соблюдать строжайшие меры предосторожности и обезопасить ученых. Следует напомнить ему о результатах. Они заслуживают того.
Наши товарищи в Америке очень помогли, сумев переправить сведения, касающиеся создания там атомной бомбы.
Сталин взял лежавший нас столе конверт и, вынув из него листок, передал Берии.
Письмо написала женщина. Берия поправил очки и попытался сосредоточиться. «Прокурору СССР по спецделам от Балониной Марии Николаевны (по первому браку Королевой). Заявление. Мой сын, Королев Сергей Павлович, был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 27.09.38 г. к 10 годам лишения свободы по ст. 58 пп. 7 и 11 и 17/8. 13 июня 1939 года приговор был отменен с передачей дела на новое рассмотрение со стадии предварительного расследования, и сын мой был возвращен с Колымы. Моему сыну 33 года. Инженер-конструктор авиааппаратов, летчик, организатор исключительной по своему значению отрасли авиации — ракетных полетов в стратосфере, работал в НИИ-3 в Москве. Его можно обвинять за плохое окружение, но нельзя же не учесть, что даже после осуждения сына, такие люди, как Герои Советского Союза — Гризодубова и Громов сочли возможным дать письменный отзыв и помочь мне в реабилитации сына и отмене приговора…». Внизу стояла подпись и дата 22.06.40 г.
Письмо пролежало у Сталина 4 года, но почему именно сейчас он вспомнил о нем? Только намек, какой-нибудь знак, пусть даже упрек, брошенный в пустоту, он бы услышал, понял, вовремя устранив ошибку. Опоздал. Сейчас его добродушный, с оттенком отеческого укора портретный взгляд, мог означать все что угодно. Сталин нажал кнопку.
— Товарищ Поскребышев, распорядитесь насчет чая, а товарищам — что пожелают. Пора сделать перерыв.
Он пальцем подозвал Берия.
— Лаврентий! Ты забыл одну мудрую грузинскую сказку. Помнишь, как нагрешивший много волк решил подумать о спасении души и отправился в Иерусалим? — Неожиданно Сталин вытащил трубку изо рта и постучал ею по взмокшему лбу Берии. — Слушай и делай выводы. По пути волк рассказывал всем, кто ему встречался, куда и зачем идет. Сначала телка, затем овца и осел пожелали ему доброго пути. А когда понял, что не выйдет из него монаха, решил идти обратно. Только вместо бывшей покорности и страха получил сначала от осла по зубам, затем от овцы и телки по бокам. Нечего душу спасать, коль твое призвание шкуру драть. Понял?
Не говоря больше ни слова, Сталин вернулся на свое привычное место возле стола. После очевидного, полного драматизма диалога, все ожидали, что скажет Верховный Главнокомандующий.
— Наша победа близка. Фашисты еще на что-то надеются, ищут возможность заключить сепаратный мир. Можно ли надеется на союзников? Пока да. Но как только враг будет разгромлен, они обязательно попытаются нас надуть. Очень многое зависит от того, кто быстрее раскроет тайну секретного оружия. Раз уж мы упустили время, — Сталин машинально взглянул на часы, товарищ Берия позаботится о технической стороне дела. Привлекайте к нему всех, ранее занимавшихся ракетостроением, и пора подумать о месте под полигон. Где-нибудь подальше от Москвы.
Сталин вновь подошел к сводной миллионного масштаба карте и, помолчав, сказал:
— Для испытаний наших ракет очень подошли бы Астраханские степи. Только военным под силу их освоить.
* * *
Когда пассажирский «Дуглас» заходил на посадку, Королева стошнило. «Позор, — подумал он, — планерист, летчик, а выворачивает, как юнца, первый раз поднявшегося в небо. Только кто его осудит. Несколько лет проведены за колючей проволокой, сначала в Бутырке, затем по пересыльным тюрьмам вплоть до самой бухты Нагаева на Магадане и обратно. Какое тут к черту здоровье, не говоря уже о вестибулярном аппарате».
Садились на Унтер-Ден-Линден возле зоологического сада. Крошечную посадочную полосу в центре Берлина несколько дней подряд утюжили танками, зарывая воронки от взрывов наших снарядов и тяжелых авиабомб.
— Здорово перелопатили, — держась за ушибленный зад, Королев пытался перекричать рычавшие на повышенных оборотах двигатели самолета.
Вместо приветствия встречавший его начальник разведуправления генерал Кузнецов Р.Ф. громко выругался, затем извинившись, пояснил причины своего раздражения.
— Суки союзнические, все, что можно сперли.
Королев, еще не понимая, попросил пояснить.
— Давайте в машину, пока доберемся до штаба оккупационных войск, расскажу подробнее.
«Виллис» фыркнул, осторожно объезжая груду застывшей на обочине техники.
— Довоевались, — в тоне Кузнецова послышались умиротворенные нотки. Достав фляжку и не найдя поддержки у спутника, он отхлебнул глоток и, прокашлявшись, пояснил причину своего негодования.
— Пригласили мы тут одного американского майора из ВВС на союзнический вечер, так сказать побрататься и отметить победу. Ну, конечно, кому по штату положено, тот пил, а кто-то слушал и на ус мотал. Короче, оказался он слабак. А информация его бесценная. Дальше интереснее, — генерал сделал еще один глоток.
— Короче, всех ученых, оказавшихся в зоне оккупации, наши новые друзья по оружию, Вы понимаете кого я имею ввиду, — его палец фамильярно уперся Королеву в грудь, — вывезли за океан. Заметьте, тайком, вопреки союзническим обязательствам. А может быть, они решили присвоить себе право победителей: собирать трофеи и насиловать женщин? Одним словом, варвары. Вам, надеюсь, знакома фамилия Вернер фон Браун?
Королев утвердительно кивнул.
— А Вилли Мессершмита?
Он снова наклонил голову в знак согласия.
— Хабнриха и Теодора Кнаке, точно не припомню, но по-моему связанных с тормозными и парашютными системами? К этому добавьте еще более четырехсот имен. Вот увидите, скоро где-нибудь на границе с Мексикой появится группа джентльменов плохо владеющих английским, пьющих неразбавленное виски и предпочитающих шпик, вместо привычных местным обычаям блюдам. Они почти одновременно получат американское гражданство и место в секретной лаборатории. Не удивляйтесь, Сергей Павлович. Мои фантазии вполне обоснованы. Профессия. Скажу откровенно, мы пытались опередить американцев….
Виллис подбросило на кочке и, больно ударившись, начальник разведуправления заорал: «Осторожно, Петро! Не картошку везешь. Ездюк, мать твою». Повернувшись к седевшему сзади пассажиру, участливо спросил: «Больно?» Потирая ушибленный лоб, Королев отрицательно мотнул головой: «Ничего. Притерпелся я к боли».
— Да, — понимающе крякнул Кузнецов. На развилке автомобиль притормозил. Улыбчивая девчонка, в форме танкиста, ловко жонглировала разноцветными флажками. Пришлось пропустить колонну пленных, старательно сохранявших дистанцию и равнодушно озиравшихся на перечеркнутый указатель «Карлсхорст».
Какой-то шутник от руки уже успел написать на нем «Русские прусских всегда бивали». Немцы шли медленно, и Королев неотрывно вглядывался в лица, обесцвеченные усталой покорностью, так хорошо знакомой ему по долгому заключению.
— А хотите знать мое мнение? — Парадокс, но побежденные вызывают жалость, а не осуждение, — наверное, ему следовало промолчать. Вдруг неправильно поймут. Опять припишут какой-нибудь профашистский уклон. Пусть. Он устал от собственных сомнений, внутреннего раздора, какой-то чертовщины творившейся в душе. Условия содержания в тюремном ОКБ, конечно, отличались от пересылок и лагерей, да и отношение к нему было совсем иное. Его вклад в победу оценили. Даровали Свободу. Значит, пора выдавливать из себя раба.
— Нормальная реакция, нормального человека, Сергей Павлович, — на удивление спокойно согласился Кузнецов. — Я слышал, англичане даже устроили парад пленных фашистских летчиков. У них это называется кодекс рыцарской чести. Только я бы им для начала рожу набил, а уже затем этикет демонстрировал. Напоминаю, не мы, а они к нам полезли. Месяц назад одни из бывших пилотов люфтваффе, вот так же надувал щеки, рассказывая, как сам Геринг напутствовал его перед восточной компанией: «Мой мальчик, через 5-6 недель в Россию отправятся другие, завершать начатое, и мы вновь встретимся».
— Знаете где они точно встретятся? На том свете. Все. Приехали. — Кузнецов устало потянулся. Легковушка подкатила к подъезду здания, изуродованного взрывом фугаса. В городе, разделившим участь Содома и Гоморры оно уцелело чудом. Полуторачасовая езда по разбитым вдрызг дорогам утомила. Только сейчас, Королев понял, что такое гоголь-моголь в сбитом виде. Он с усмешкой посмотрел, как широко расставив ноги, Кузнецов пытается расправить слипшееся галифе. Генерал недовольно поморщился, — забыл предупредить Вас, для Жукова все равны, без исключения. Ладно, где наша не пропадала.
Спустя 4 месяца после победы, в штабе группы Советских оккупационных войск в Германии, по прежнему ощущалось приподнятое настроение. Молодцеватую подтянутость офицеров украшали цветущие майской улыбкой лица женщин, навечно оставшиеся в памяти, как образ, символ того поколения.
Очень рад познакомиться, — член Военного Совета генерал-лейтенант Телегин крепко пожал руку Королеву.
— Чем можем — поможем, — Сергей Павлович, но честно говоря, пока хвастаться рано.
Он сокрушенно развел руками.
— Не успели. Фашисты почувствовали запах жаренного сразу же после начала Висла-Одерской операции и заблаговременно дали ходу из Пенемюнде. Быстрее на Запад. А за одно, прихватили оборудование и ракеты. Колонна из 2000 грузовиков передвигалась по ночам, под усиленной охраной. В Нордхаузене, где работал подземный завод по сборке ФАУ-1 и ФАУ-2 тоже остались только фрагменты ракет и кое-что из технической документации. Союзники оказались проворнее.
— Представляю, с каким аппетитом они начнут пожирать плоды чужого труда, — Королев не скрывал своего разочарования. Упущено время. Кузнецов упомянул Вернера фон Брауна. Он, конечно, слышал о нем. Более того, раньше немца приблизился к заветной цели. К моменту ареста его ракеты уже летали.
— Я должен осмотреть каждый узел, агрегат, мельчайшую деталь, — решительно сказал Королев.
— Сергей Павлович, ракеты — не детский конструктор. Для восстановления документации потребуются годы. Телегин и Кузнецов переглянулись. Королев нахмурился.
— Речь идет о задании государственной важности, от которого, возможно, зависит будущее страны и мира. Когда то, очень давно, я мечтал стать планеристом, затем летчиком. Меня отговаривали, предупреждая об опасности. Но если непрерывно чего-то бояться, не стоит и браться за какое-либо дело. Я сел в кабину летательного аппарата и поднялся в небо. Наши сомнения, словно костер сжигают остатки предубеждений. Эти ракеты мой шанс. И они взлетят очень скоро. Поверьте мне.
Спустя два года на Государственном центральном полигоне Вооруженных сил в районе нижневолжских населенных пунктов Кап. Яр и Владимировка были проведены первые опытные пуски ракет А-4 (ФАУ-2).
А. Салмин