Часть первая.
Первые впечатления. Обычно говорят они самые верные, запоминающиеся. Оставляя тонкий след в недрах нашего сознания, они точно воспроизводят наиболее яркие мгновения прошлых встреч. А когда в поле твоего внимания оказываются личности незаурядные, героические в своем роде, то память, даже спустя время, ничуть не тускнеет, скорее наоборот, позволяя воспринимать их уже по — другому, так сказать в свете рамп и софитов. Человек, о котором мне предстоит рассказать и так занимал верхнюю ступень звездного ареопага. Ему хватало известности в своей среде, именно поэтому он старательно избегал обжигающих лучей славы. Для посторонних же он оставался просто шеф-пилот, мистер икс нашей авиации.
В тот вечер, в большом зале молодежного кафе было многолюдно. Причудливые люстры, в стиле псевдобарокко, с лепными вензелями из подкрашенной под золото алебастры, соперничали в изяществе со своими подружкам из венецианского хрусталя. Свидетелями выступали огромные, до блеска вымытые оконные стекла, не упускавшие случая сверкнуть своим отражением. С завистью поглядывая на соперниц, мелодично солировали стеклянные подвески, давая понять, что они тоже заслуживают восхищенных взглядов. Но присутствующие мало обращали внимание на такие мелочи, ставшие уже привычными, проявляя интерес к главным героям вечера.
Двухэтажное кафе, постройки середины 50-х, впитавшее в себя дух и архитектурный стиль эпохи, гармонично вписывалось в ансамбль молодого Ахтубинска, являясь не только одной из его главных достопримечательностей, но и местом паломничества многочисленной офицерской общины города. В уютном зале можно было пообедать на лейтенантскую зарплату, угостить друзей, а иногда, когда выпадал случай, отметить событие значимое, став свидетелем грандиозных торжеств.
Едва прослушав приказ о присвоении генеральских званий, Александр Саввич Бежевец, получивший раньше, другую звезду — Героя за полет, наделавший столько шума на Западе, озорно подмигнул начальнику политотдела ГК НИИ ВВС Лесовскому и громко спросил: « А где же третий?» Третьим, необходимым в таком случае и по такому поводу, был Степан Анастасович Микоян. Своим генерал-лейтенантством, он был во многом обязан друзьям и летному институту, где испытал большинство авиационной техники. Поэтому, не задумываясь, прилетел в Ахтубинск, чтобы отметить общее с ними, как он считал событие. Тосты за взлеты и посадки, их счастливый счет, воздушные трассы, ведущие к новым высотам, звучали, словно аккомпанемент к набирающему силу застолью. В восьмидесятые на эстраде доминировали итальянцы и чуть только первая, сладкозвучная волна прокатилась по залу, дамы предоставили возможность своим кавалерам проявить галантность, так идущую людям в погонах. Ильюшин появился неожиданно. Внезапно возникнув в кругу танцующих, он ловко перехватил микрофон у солиста и, извинившись хрипловатым голосом, сначала поздравил своих товарищей, а затем, приблизив его вплотную к губам, стал читать стихи. Декламатор он был не ахти какой, слегка, по хмельному запинаясь, то быстро чеканил отлитую в рифму строку, то будто срывался в словесную пучину, стремительно барабанил и накладывал одну фразу на другую. Неизвестно, чего в нем тогда было больше: буйной отваги воина или задумчивой лиричности поэта. Но, слившись воедино, все вместе представляло сплав большой энергоемкости. Слегка покачиваясь в такт словам, он словно плыл, стараясь сохранить равновесие, лишь иногда поправляя густую прядь, старомодно зачесанную назад. Хищный орлиный нос и пронизывающий взгляд подразумевали генетическую предрасположенность к профессии, чей удел небо, скорость и высота. Как-то незаметно зал притих. Дружеские улыбки сменило внимание, потом удивление к человеку способному так искренне и проникновенно читать стихи на память, причем делать это в течение сорока минут, не прерываясь. С того памятного для меня события минула вечность, точнее почти жизнь, которую каждый прожил по- своему. Слишком давно все было. Случайно оказавшись в кругу авиационной элиты страны, я с благодарностью внимал, стараясь удовлетворить свое любопытство и тщеславие. Безусловно, Ильюшин производил сильное впечатление, уверенный в себе, даже чересчур раскованный, он не походил на знаменитых первопроходцев советской авиации, оставаясь самим собой и при этом, по сути, являясь живой легендой. Все сопутствующие его статусу регалии-Героя Советского Союза, генерала и заслуженного летчика испытателя он получил давно и привык не обращать внимания на восхищенные возгласы за спиной: « Смотри, сам Ильюшин пожаловал». С другой стороны, мало ли в нашей стране героев? Таких, с именем, которых связано развитие отечественной авиации, немного.
Осенью 2004 года мы встретились снова. Он не узнал меня, впрочем, это было и не важно. Совсем другие обстоятельства, иной, заложенный судьбой смысл. Тогда, ему приходилось брать ответственность на себя, передавая ручке управления опытной крылатой машины, слагаемые своего мастерства, интуицию и уверенность в надежности техники. И никто, кроме него самого, не мог разобраться в самых сложных, а порой изощренных моделях поведения самолета, лишь упрятанных в схемах, технических описаниях и расчетных формулах. Теперь же он больше слушал, передавал свой опыт молодым или как в этот раз, наблюдал за происходящим в качестве почетного гостя. Его пригласили на празднование 84-ой годовщины ГЛИЦ им. В.П.Чкалова и заодно попросили принять участие в еще одном значимом событии-10 летнем юбилее ахтубинской школы интерната с первоначальной летной подготовкой. Сам когда начинавший летать мальчишкой он не смог отказать себе в удовольствии встретиться вновь со своей молодостью. Это небо давно породнило его с ахтубинской землей и своим лучшим годам в авиации он также обязан маленькому городу на Волге.
*****
А ведь военным летчиком-испытателем он стал случайно. Многим сверстникам тогда казалось, что другого пути, чем унаследовать дело отца, у него нет. Сама за себя говорила фамилия, атмосфера в которой вырос, воспитывался и должен был бы перенимать азы профессии. Ильюшин старший тоже мечтал увидеть сына в авиационной форме, но стоящим за кульманом, в конструкторском бюро, тщательно строящим графики и вырисовывающим контуры летательных аппаратов будущего. Размолвка, о которой почти никто не догадывался, развела их почти на двадцать лет. И только значительно позже, спустя многие годы, когда отец уже тяжело болел, они встретились вновь. Телефонный звонок и знакомый голос: «Заходи ко мне, пожалуйста», связал на время ниточку их отношений, прерванную вообще-то по взаимному согласию. На первый взгляд казалось странным, что отец его не понимал. А может быть, боялся за него. Скорее всего, так и было. Сам руководитель большого конструкторского коллектива, привычно рассчитывающий запас прочности и предел допустимых нагрузок он прекрасно понимал, как порой непостоянна божественная власть над силой, удерживающей машину в небе и неотвратима кара земного тяготения.
Аэродинамическая труба, представляющая собой огромное металлическое жерло, сопящее и устрашающе подвывающее на все нечеловеческие голоса, сильного впечатления на мальчишку не произвело. В 1942 году отец специально привез его в ЦАГИ, чтобы показать каким образом происходит продувка модели самолета. Боясь перечить, он тайком мечтал о другом. А какие еще мысли могли прийти в юную голову, когда к ним домой запросто приходили пилоты, чьи имена, словно слова из песни наполняли сердце отважной решительностью, а в душе, не спрашивая разрешения, тихо звучала мелодия авиационных моторов.
«От винта!»- раздалась привычная команда и, ухватившись за лопасть, он дернул ее со всей силой. Видавший виды биплан, иронично прозванный в кинофильме «Небесный тихоход» у-двас, а позже переименованный в ПО-2, сначала покрылся мелкой дрожью, а затем, преодолев страх начал подпрыгивать от нетерпения.
-Давай в кабину, — махнул рукой Коккинаки, краем глаза следя, чтобы молодой моторист не зацепился за стяжку крыла и не тюкнулся носом вниз. Набьет шишку, а ты потом оправдывайся перед старшим Ильюшиным. Уж он то знал скептическое отношение Сергея Владимировича к увлечениям сына и не дай бог, что случится — головы не сносить. И все же шел на рискованный шаг, брал Володьку с собой в полет. Нравился ему пацан. «Терпения тебе Вовка не занимать», — как-то сказал Коккинаки, подразумевая то ли старательность с какой тот обслуживал аэроплан, то ли деликатность, не позволяющую тому вот так, напрямую, попросить его научить летать. Видно в парне хватало того и другого, иначе не рискнул, не доверил ему ручку управления самолетом. А тут просто сказал : « Залезай в кабину», — и уже потом, когда взлетели «Держи горизонт». И все! Возможно, вспомнил свой первый полет, а может, почувствовал в парне крепкую жилку. Не случайно он разговаривал с ним как равным.
— Ты не смотри сынок, что я Герой Советского Союза и начальник летно-испытательной станции в ОКБ твоего отца, сейчас моя жизнь в твоих руках.
Легко сказать « держи», а когда тебе лет всего ничего и дрожь в коленках напоминает о прелюдии к страху, тут уже не до сантиментов. Стремительный воздушный поток, ворвавшийся в кабину, привел в чувство. Постепенно он справился с первым волнением, выдержал горизонт и курс. С посадкой оказалось сложнее. Тут Коккинаки ему подробно объяснил, как производить расчет, снижение и выравнивание. А сколько было радости, такой неподдельной мальчишеской гордости, когда в обыкновенную ученическую тетрадь, переделанную под учлетовскую, он вписал первые часы налета. Хороший ему попался наставник. О таких потом вспоминают всю жизнь, благодарят за подсказанную дорогу, за то, что не сбился, выдержал характер.
Однажды, Коккинаки вызвал его к себе и так просто, без предисловий, будто посылал в сельпо за сигаретами, предложил: «Ты, Вовка, слетай по — шустрому в Фили. Это по прямой километров пять будет, пакет надо передать. Вон на стоянке, видишь По-2. Бери и дуй, что есть духу. На заводе тебя встретят, можешь двигатель не выключать». Сделал все как учили, только на этот раз в кабине больше никого. Так он « встал» на крыло. Мальчишка, тайком от отца и даже вопреки его воле, вознамерившийся самостоятельно оседлать свою судьбу.
Легкий биплан сначала бросало из стороны в сторону, иногда он тревожно клевал, зарываясь тупым носом в воздушную яму. И только отчаянный рубака винт, беспощадно терзал небесную плоть, доказывая свое бесстрашие и превосходство над любой стихией. С каждой минутой самолет поднимался все выше и выше, вскоре достигнув предельного потолка. Развернувшись и сделав круг над полосой земли, казавшейся отсюда, с заоблачных небес, узкой лентой, «кукурузник» взял курс на соседний аэродром. Тогда ему и в голову не приходило в чем — либо сомневаться, таково свойство молодости. Справившись с охватившим его волнением, он думал только об одном: не ошибиться при расчете посадочной скорости и не промахнуться мимо полосы. Ощутить радость от мягкого приземления удалось с первого захода. Зарулив на стоянку и заглушив двигатель он соскочил на крыло и усевшись на нем, свесил ноги, поджидая кого-нибудь из начальства.
-Ильюшин, сукин сын, первое, что он услышал. Мать моя женщина, понеслось вослед, — кто тебя одного в полет выпустил? Хватаясь за голову, которой видимо задел за хвостовую часть аэроплана и слегка приседая, пристанывал директор филевского завода, хорошо знакомый ему по совместным полетам с Коккинаки.
От неожиданности он вздрогнул, но затем, рассмеявшись над комичностью ситуации, свалился в траву. Директор лишь махнул рукой и не сказав ни слова, зашагал вдоль полосы.
— С крещением тебя сынок! Подняв голову, он увидел сияющее лицо техника. В следующий раз, когда будешь падать, просто расправляй крылья пошире. У такого орла они должны быть крепкими.
* * * * *
Профессию выбирают, а профессионалами становятся, так кажется, нас учили в школе. Свою профессию Ильюшин не выбирал. Было бы странным увидеть его с указкой в руках или мысленно представить в качестве завлаба какого-нибудь НИИ. Когда тебе четырнадцать и ты с утра до вечера пропадаешь на аэродроме, а дома можешь спокойно созерцать авиационных кумиров всей страны и даже поучаствовать в спорах, мысленно поддакивая или возражая своему обожаемому оппоненту, то мечтать о чем-нибудь другом кроме неба, даже в голову не приходило. Другое дело стать профессионалом. Тут большой соблазн воспользоваться блатом или нужными связями. Естественный отбор в среде себе подобных, такой же бескомпромиссный и жесткий, как и в дикой природе, навязывая свои законы выживания. Человеку, куда сложнее пройти внутреннюю эволюцию, сдав экзамен на зрелость по главному в жизни предмету: востребованности и полезности людям. Может быть, кому-то и удается на время обхитрить судьбу, перемахнув сразу через несколько ступеней, но можете не сомневаться, рано или поздно он споткнется, больно набив шишку.
Ильюшин шишек не боялся, потому что верил в себя и точно знал, чего хочет. Сначала он получил летную практику. Уроки Коккинаки не прошли даром. Затем учась в академии им. профессора Жуковского окончил аэроклуб. Требовалось официально подтвердить свой статус. Одно дело самоучка, хоть и демонстрирующий хорошую школу пилотажа и совсем другое, заветная «корочка», открывающая дорогу в небо. Несколько его однокурсников по академии, также насчитывали по десятку, другому часов налета. Этим видимо и запомнился выпуск, первый и единственный с таким количеством окрылившихся летчиков. Если, конечно не принимать во внимание фамилии, уже известные в авиационной среде и ставшие таковыми чуть позже. Помимо самого Ильюшина курс заканчивали С.Микоян, Г.Баевский, С. Дедух, А Щербаков и И.Емельянов, трагически разбившийся на Чкаловской, сразу после выпуска.
Спортивная программа в аэроклубе давалась ему легко. Без труда сначала освоил УТ-2, ЯК-18 и в заключении пересел на ЯК-11. Но чтобы стать настоящим военным летчиком не хватало главного — полетов на современной реактивной машине.
Замысловатая кривая обстоятельств, желанных встреч и сопутствующих факторов, невольно выводят нас на заветную прямую, предоставляя шанс воспользоваться случаем. Для него, слушателя академии, получившего добротную техническую закваску, не представляло особого труда обнаружить и разобраться в неисправности двигателя, устранить дефект, но сейчас ему самому требовалась помощь. Как всегда на выручку пришел его друг и наставник. Ильюшин очень верно оценил ситуацию: «Если бы не Владимир Константинович, я наверное не сделал бы ничего подобного и никем не стал». Сам Коккинаки отнесся к просьбе спокойно.
-Володька, ты же знаешь, я на твоей стороне. Сейчас позвоню Женьке Савицкому и он все уладит.
Услышав фамилию командующего авиацией ПВО страны, Ильюшин пытался возразить.
-Не надо сантиментов, — прервал его Коккинаки. У каждого из нас свое предназначение, а коль твое призвание летать, то хвосты должны заносить другие. Вот мы с твоим отцом давно поделили между собой, кто, чем должен заниматься. Он конструирует самолеты, я испытываю. Лучше, приходи на Красную площадь, сам все увидишь.
*****
Услышать об очередной победе отца было приятно, тем более реактивный бомбардировщик Ил-28 первым поднял в воздух Коккинаки. Поэтому без раздумий согласился поглядеть на воздушный парад. Первомайская феерия тысяча девятьсот пятидесятого года оказалась настолько грандиозной, что когда над главной площадью страны прошло звено реактивных илов, захватило дух. Не удержавшись, он высоко поднял руки и громко закричал «Ура!». Лишь минуту спустя, слегка смутившись, оглянулся по сторонам и увидел, что подхваченное многотысячной толпой приветствие, продолжало гулять по московским улицам. Эмоциональный заряд, полученный им, словно электрическая батарейка подпитывал весь год, позволив без труда отлетать на реактивном Як-17. Получив, как говорили в дореволюционной России военлеты «бреве» — свидетельское право на получение полетов, он наконец-то почувствовал себя спокойно. Событие отметили, как и положено в академии с друзьями – однокурсниками. Налив по полной, граненой рюмке армянского коньяка, выбранного с учетом вкуса Степана Микояна, бросил в нее крошечный пропеллер, снятый с петличек.
Ты чего?- удивился Дедух.
На счастье, — выдохнул он, одним махом опустошив рюмку. Ему и в голову не приходило, что через несколько лет суждено стать известным, более того, авторитетнейшим летчиком-испытателем послевоенной эпохи.
* * * * *
Поезд с Казанского вокзала отходил вечером и у него оставалось несколько часов, чтобы попрощаться с родителями. Отца он дома не застал, тот обычно засиживался в КБ допоздна. Набрав номер приемной, не представившись, попросил соединить, но услышал: «Сергей Владимирович занят». Спустя некоторое время повторил звонок и снова услышал невразумительный ответ.
-Будущее покажет, кто из нас прав, — вгорячах он пнул ногой по тумбочке, с холодным безразличием проследив, как стоявший на ней телефон неуклюже хлопнулся на пол. На обратном пути заехал в академию. Выйдя в районе « Динамо», сразу обратил внимание на огромную афишу. В единоборстве за мяч встретились два футболиста. Набранный крупными буквами текст, приглашал на матч принципиальных соперников ЦДСА-СПАРТАК.
— Вот, так хотел сходить на футбол, а приходиться уезжать. Ладно, как-нибудь в следующий раз — успокоил сам себя, понимая, насколько призрачным может быть это желание. Неожиданно сзади кто-то хлопнул по плечу. Обернувшись, увидел Жорку Баевского, так же как он, перед отбытием к месту дальнейшей службы решившего навестить альма-матер.
-Поезд, через несколько часов, пойдем, прогуляемся? Времени действительно было достаточно и они зашагали в сторону расположенного рядом сквера.
-Слышал, тебя направляют в Куйбышев?
-Да.- Ильюшин улыбнулся, не скрывая искренности своих чувств. Надеюсь, что полетаю на новой машине.
-Тебе повезло.- Баевский замолчал, размышляя говорить или нет. Но затем, понимая, что перед ним товарищ, продолжил. Тут у нас, один командированный прибыл. Знаешь откуда?
-Догадываюсь, — Ильюшин, не стал переспрашивать, давая возможность высказаться откровенно.
-Воевал в Корее, — стал рассказывать Баевский, со смаком, будто побывал там сам, передавая подробности случившегося.
-Представляешь, наши Миг-15 во всю долбают американцев. Я всегда был уверен в преимуществах советских истребителей, но тут другая история. В одном бою шестеро мигарей, почти лоб в лоб встречаются с шестью десятками самолетов противника. Те спокойно, ничего не подозревая, идут бомбить корейцев. Правда, солнышко им в глаза, нам в спину. Следует полуразворот и заход в атаку. Фактически ближний бой. Один F-80 загорается сразу и уходит вниз. Другие, от неожиданности запаниковали, нарушили строй и рассыпались, спасаясь от преследования. Короче, как зайцы на болоте.
-А почему, зайцы?- переспросил Ильюшин.
-Ну, это я так, образно. Беленькие, пушистые, лапки высоко задирают, бояться испачкаться. А как опасность, так дуют во весь опор.
Несколько дней, уже прибыв к месту назначения, он находился под впечатлением услышанного. Случай, учитывая соотношение сил, казался невероятным, но тем более хотелось побыстрее взяться за настоящую работу, доказать, что ты на деле летчик-испытатель.
* * * * *
Истребитель ему приглянулся. Абсолютно новая аэродинамическая схема позволяла развивать хорошую скорость, выполнять фигуры высшего пилотажа, демонстрируя так необходимую в бою маневренность. Он сразу почувствовал машину, дав ей возможность не стесняться в проявлениях своих чувств. Получилось нечто похожее на любовь по расчету. Для продолжения дальнейшего романа не хватило времени. Новосибирскому заводу срочно требовались летчики. Кто-то из своих ушел в отпуск, других приходилось менять из-за болезни.
По всей видимости, что-то в этой жизни есть такое, о чем каждый из нас даже не предполагает. Загадка, остающаяся тайной, предчувствие, так и не реализованное в желание или просто случай, способный взорвать подсознание.
Последовавший вскоре переезд в Новосибирск, мог, конечно, означать нечто из области передачи мыслей на расстоянии, но на самом деле явился осознанной реакцией на его неутолимую жажду летать. На заводской проходной, предъявляя служебное удостоверение, он уткнулся носом в старую газетную вырезку, кем-то приклеенную на стенку. Прошлогодний воздушный показ, вызвавший такую бурю эмоций, стал историей, а слегка заляпанные грязью печатные буквы, по — прежнему пели гимн авиации: «Нам есть чем гордиться и чем защищать себя»!
Ему было не до мотивчика, когда он поднимал головной Миг-17 с форсажем, но затем, при разборе полета дал волю чувствам.
-Никто не отрицает, Чкалов герой и символ нации. Ему поклонялись и будут поклоняться люди.
В прокуренной летной комнате авиационного завода спор не утихал несколько дней. Ильюшин старался осторожно, не ущемляя великой любви к национальному герою высказать сомнения продиктованные смыслом его профессии. Немного помолчав и дав остыть страстям, продолжил.
-Вместе с тем, он нарушил все летные законы, попрал инструкции ЦК и превысил допустимые пределы безопасности. Даже тогда, в последнем полете, вместо того, чтобы «ходить» по кругу, зачем-то ушел в сторону и выполнял виражи над дачей товарища Сталина.
-Хватит тебе, Володя. Если бы не Чкалов, И-16 так и не приняли на вооружение. Именно он выжал из него все возможное, заставив поверить в машину. И в Испании, заметь, именно «ишачки» задали перца фрицам.
Вот и перешли на крик,- подумал Ильюшин,- еще немного и сорвемся в штопор. А так хотелось просто поговорить.
— Согласен. Чкалов величайший экспериментатор, воздушный виртуоз, но одного этого мало, тем более, сейчас, в эру реактивной авиации. Помимо импровизации, высочайшего класса требуется дисциплина и интегрированная формула мастерства. А ее как раз дает школа. Я глубоко уважаю, Валерия Павловича, но преклоняюсь перед Громовым, по моему мнению, выполнившему больший объем работы по созданию испытательной школы. Михаил Михайлович умнейший, культурнейший человек, заслуживший самых высоких эпитетов.
Ильюшин даже не заметил, как все замолчали, удивленно уставившись на него.
-О! Вы посмотрите на этого праведника,- резанул кто-то невидимый в густой табачной дымке. Да, пройдет немного времени и ты сам себе будешь удивляться. Одно дело разглагольствовать на земле и совсем другое, когда ты бог и царь в небе.
-Ладно, держу пари, примирительно сказал Ильюшин, лет так через десять у меня найдется повод доказать свою правоту. Разве плохо, когда пламенное сердце и отвага Чкалова сочетаются у испытателя с ясностью ума и трезвым расчетом Громова.
Время действительно оказалось хорошим судьей. Противоречия сгладились и на смену им пришел опыт — строгий судья и добрый советчик. Главное же, не надо было больше копаться в себе.
Спустя десять лет он снова испытывал волнение, но уже по другому поводу. В 1960 году в Георгиевском зале Кремля ему вручали награды: Орден Ленина и золотую звезду Героя Советского Союза. Безукоризненно яркий свет и великолепие роскоши главного зала воинской славы, очень точно передавали торжество момента. Его фамилию назвали в числе первых, видимо полагая, что в таких случаях военные лучше справляются с предательской дрожью в коленках. Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев, увидев его, по — отечески улыбнулся и пожал руку: «Я рад товарищ Ильюшин нашей встрече. Помните, я обещал, что она произойдет очень скоро».
-Служу Советскому Союзу»! – единственное, что нашелся сказать Ильюшин в ответ. Выдержав паузу и развернувшись вполоборота, он шагнул в направлении гостевых кресел.
Постойте, — Брежневу, что-то очень хотелось сказать, но официальный протокол жестко регламентировал рамки каждого мероприятия.
-Надеюсь, Вы не забыли наш уговор?
-Машина получилась, что надо, Леонид Ильич, благодарю за поддержку,- кратко и отчетливо, отрапортовал Ильюшин.
Заняв свое место, он бесшумно выдохнул воздух, почувствовав, насколько головокружительными бывают взлеты от успеха. Об обещании, данном ему три года назад, Брежнев вспомнил не случайно. В душе Леонид Ильич по — прежнему считал себя человеком военным, даже, несмотря на сугубо гражданский пост в высшей иерархии государства, а потому очень интересовался всем, что, так или иначе влияло на обороноспособность.
Ильюшин слыл толковым испытателем, в свои тридцать не раз подтверждавший мудрость изречения: «рожденный для неба, в огне не сгорит и в воде не утонет». Словом, ему было все нипочем. Именно с таким человеком, не обремененным славой и близким на «ты» с авиационной техникой, хотел поговорить секретарь ЦК КПСС. Встреча состоялась в пятьдесят седьмом, в кабинете Леонида Ильича, на Старой площади. Хозяин строгого партийного кабинета курил элегантные сигарки с золотой окантовкой на мундштуке, чем-то напоминающие женские пахитоски.
-Не стесняйтесь, товарищи,- пригласил он широким жестом к столу Ильюшина и Савицкого.
-Чай с лимоном, а хотите боржоми!
Брежнева не зря считали гостеприимным по натуре человеком, предпочитавшим хлебосольство казенному чинопочитанию. Может оттого и находиться с ним было легко, непринужденно, под тарахтенье ложечки в стакане, рассказывать о наболевших проблемах авиации. Ситуация в Воздушном пространстве Советского Союза выглядела тревожной. Американцы, начиная с 1952 года, безнаказанно шалили, пересекая на большой высоте нашу границу. В середине пятидесятых на боевое дежурство поставили грозу «высотников» зенитно-ракетную систему С-25 «Беркут», затем ПВО страны оснащаются ЗРК С-75. В недрах политического руководства вызревает кардинальное решение о не перспективности других, кроме ракет, видов вооружения. Брежнев старался деликатно обойти острую тему, подразумевая, что наряду с наземными системами ПВО, следует подумать и о воздушном заслоне противнику.
-Никита Сергеевич очень любит повторять, что испытания есть всего лишь испытания. Я с ним полностью согласен. Брежнев для убедительность щелкнул пальцем по стакану, отчего ложки недовольно звякнули.
-По большому счету нам давно пора создать самолет, на котором можно догнать американцев и надрать им задницу. Ильюшин с Савицким улыбнулись.
— Леонид Ильич, мы сейчас работаем над истребителем – перехватчиком. Только у нас с товарищем командующим, Ильюшин перевел взгляд на Савицкого, имеются определенные сомнения.
— Су – 9 создается для уничтожения высотных целей. Давайте посмотрим на схему вероятной атаки. Вот наш ястребок, а вот, к примеру, американский U- 2. Ильюшин достал из одного кармана спички, из другого пачку сигарет и наглядно продемонстрировал, как один самолет догоняет другой. Причем, при серьезном превосходстве в скорости, наш быстро достигает противника, но предельная дальность стрельбы пушек равняется800 метрам. Получается, остаются лишь секунды на то, чтобы прицелиться и выстрелить.
— Мы уже обращались в ЦК и категорически настаиваем на замене пушечного оборудования ракетами класса «воздух-воздух».
Брежнев выслушал внимательно, непрерывно теребя рукой густые брови.
-Хорошо товарищи. Я обещаю внимательно разобраться в этом вопросе. А вы Владимир Сергеевич, дайте слово, закончить испытания в срок.
— Готов к труду и обороне,- шутливо вскинул руку к голове Ильюшин.
* * * * *
Через год после приема в Кремле, в июне шестьдесят первого года, были завершены испытания перехватчика Су-11. Внешне похожий на своего старшего товарища, он оказался хуже его по летно-техническим характеристикам. Подвело новое радиоэлектронное оборудование, которое утяжелило самолет почти на тонну.
Зарулив на стоянку, Ильюшин убавил обороты двигателя, ожидая, когда повелеваемая воле пилота машина послушно замрет. Жаль, — подумал он, у такого тяжеловеса мало шансов прийти к финишу первым. Букмекеры ставят на резвых и породистых рысаков. А на этом можно голову свернуть. Взглянув на маячившего неподалеку техника, в одиночку пытавшего подцепить водило к самолету, вспомнил, как чудом уцелел.
Двигатель заглох где-то на запредельной высоте, он взглянул на приборную доску, было за двадцать тысяч, дальше уже некуда. Еще немного и можно смело звезды горстью загребать. Ему чуть раньше следовало выйти на устойчивый режим работы, но мотор стал капризничать, захлебываясь, как пьяный сапожник, привыкший смешивать пиво с самогоном, а тут по неосторожности хлебнувший парного молока.
-Ну, зараза, в сердцах Ильюшин угостил приборную доску увесистой оплеухой. Высотомер моментально отреагировал, сбросив еще пару километров. Скорость снижения зашкалила за55 метровв секунду.
— Так, главное не паниковать, скомандовал он сам себе, машинально рассчитывая траекторию захода на посадку.
-Давай-ка лучше попробуем подружиться, Ильюшин ласково уговаривал машину подать голос, взреветь, что есть силы, пусть хрипло, с надрывом, главное хоть чем-то напугать смертельную тишину. Истребитель послушно отвечал на команды пилота рулями управления и скользил, только бесшумно, по чистейшей глади облаков.
Оторопь прошла и он смог спокойно оценить ситуацию. В конце концов, самолет не сваливается, своевременно реагирует, значит надо полагаться не только на случай, но и везение.
А он счастливый. Так по крайне мере считали многие его товарищи. Мол, парень еще тот, непростой, из знаменитой семьи. Вдобавок вытянул выигрышный билет. Для кого как. Лично он склонялся к теории вероятности, последовательно тасующей случайности в колоде закономерностей. Так справедливее. Кто вообще выдумал, что фортуна шла с ним рядом, рука об руку. Иногда выходило все наоборот. После окончания школы летчиков-испытателей он попал в ЛИИ. К тому времени, у наших авиационных конструкторов стали получаться замечательные машины нового поколения. Лидировал тогда Артем Иванович Микоян, создавший опытный экземпляр истребителя с условным наименованием Е-50. Для машины срочно потребовался опытный летчик и выбор пал на Ильюшина. Первым делом он решил встретиться с генеральным конструктором. Беседа состоялась, но уже по другому поводу. Ему показали приказ о назначении, на котором рукой Микояна было написано: «Возражаю». Узнав о том, кого прислали ведущим по теме, Артем Иванович глубоко вздохнул и категорично заявил: « Любого другого, только не Ильюшина». Психанув и плюнув на все условности, он влетел в кабинет генерального без приглашения.
— Артем Иванович, что же это происходит, — ему с трудом удавалось сдерживать негодование. Оперевшись руками о письменный стол, он словно навис над ним, так, что Микояну пришлось откинуться в кресле.
— ЛИИ рекомендовало меня, а Вы ни с того, ни сего, взяли и зарубили.
Очень выразительные профили двух этих людей, чем-то напоминавшие нахохливших орлов, постепенно растворились в проклюнувшихся сквозь портьеру лучах солнца. У профессионалов свой язык. И даже в жестах, выражениях чувств они быстрее, чем кто-либо понимают друг друга.
— Вай-вай, какой нервный. Успокойся, Володя. Ты должен войти в мое положение. Когда я встречаюсь с твоим отцом, он всегда смотрит мне в глаза, словом не напоминая о тебе. Но я знаю, если ты разобьешься, он меня не простит.
Ильюшин дал передохнуть своим эмоциям, уставившись взглядом в хрупкую модель Мига, стоявшую на подставке.
-Извините, рисковать моя профессия и она предполагает свободу выбора. Если я не готов к полету, то никогда не сяду в кабину истребителя.
-Да, — крякнул Микоян.
— Но знаешь, — словно ухватился он за спасительную мысль, — не я первый принимаю такое решение. Ведь когда ты должен был лететь в Ташкент с Коккинаки, последовал запрет. Не должен был тебе об этом говорить. Твой отец категорически возражал против полета.
-Интересно вы рассуждаете Артем Иванович. А как же Степан? Ему дозволено летать?
— Степан, сказал тоже! У него свое, высокое начальство. А потом мы армяне, горный народ, усмехнулся Микоян. Когда бог создавал живность, он специально слепил нас похожими на птиц, а вот про крылья не подумал. Теперь мы сами покоряем высоты и парим над землей, частично наверстывая упущенное.
-Красиво говорите, но разве можно отнять небо? И потом, я сын великого конструктора, не сынок!
Воспоминания пришлось отогнать. Самолет тряхнуло. Ильюшин машинально сжал ручку управления, готовясь в случае чего, отклонить ее в нужную сторону. Возвращение в реальность происходило по нарастающей, с неразборчивой бранью в адрес всех чертей и материальной части. Чем ближе к земле, тем большее напряжение его охватывало. Главное точнее выдержать глиссаду и не потерять скорость. Иначе свалишься и хана. Внизу по курсу, наплывали очертания знакомых подмосковных лесов. Он знал, чувствовал, что дотянет. До аэродрома оставалось совсем немного, и чем ближе соприкосновение с землей, тем сильнее нарастало чувство тревоги. Так, скомандовал он сам себе, теперь гасим вертикальную скорость, выравниваем, еще чуть-чуть. Есть! В тишине, такой выразительной по смыслу, отчетливо зашуршала резина. Самолет слегка подпрыгнул, и безропотно покатился по направлению ожидавшей его, большой группы аэродромного начальства. Первым подбежал Аркадий Богородский, все это время рыскавший взглядом по небу и лишь в последний момент, когда «сушка» заходила на посадку, отвернувшийся от полосы.
-Сорван-нец, нет зас-сранец, чуть заикаясь от волнения Богородский, показал кулак. Тебе прыгать надо было, а ты пижонился, да еще как фраер подрулил. Приседая, он принялся кружить возле самолета, осматривая его с разных сторон.
-Ага, прыгать, — медленно, чтобы не выплеснуть наружу пережитое, Ильюшин расстегнул гермошлем, жестом показывая, что ничего не слышит. — А кто за машину ответит, опытный экземпляр, все-таки. Потом пиши объяснительные, доказывай, что не сдрейфил.
Страх он, конечно, присутствует, если успеешь испугаться, Это тебе любой подтвердит. Главное взять себя в руки и мысленно заручиться поддержкой тех, кому больше всего доверяешь в этой жизни.
Ильюшин устало прикрыл глаза. После вынужденной паузы, аэродром вновь обретал голос. Где-то взревела сирена и так же непочтительно просигналила легковушка, вынырнувшая из технической зоны. Несколько раз, с небольшими промежутками последовали позывы реактивных турбин. Его возвращения ждали очень долго, отправляя всех остальных на второй круг. Теперь пришло их время и они послушно следовали командам, поступающим с земли.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Как обычно, его встречали у трапа Ту-134, на Чкаловском аэродроме. Рейсовый из Ахтубинска прилетел раньше запланированного срока. Июльская жара вносила свои коррективы в расписание полетов. Стоило чуть задержаться и вокруг все начинало плавиться, меняя окружающие формы и очертания. Как шутили местные острословы: « Астраханская Африка» и с этим приходилось считаться.
-По пути заскочим в «Саяны», напомнил Ильюшин водителю, не сомневаясь, что тот и так знает где лучшее пиво. В большом зале, по заведенной советской традиции с утра уже было многолюдно, шумно и накурено. Он примостился с краю, у свободной стойки и жадно, почти не отрываясь, выпил кружку «Жигулевского». Такого удовольствия он себе не мог позволить в Ахтубинске. Полеты с раннего утра до позднего вечера. На следующий день разбор с ведущим инженером, инструктаж и работа над очередным заданием.
-Командир, отломи хвостик,- полулежа за соседней стойкой, изрядно накачанный гражданин с умилением, нет, с каким — то неописуемым вожделением, наблюдал за тем, как Ильюшин разламывает увесистого леща на части. Накануне его отъезда, рыбину аккуратно завернули в бумагу и засунули в портфель. Кто, он не знал, но был искренне благодарен своему благодетелю. Теперь, живописный натюрморт приковывал внимание всех алкающих завсегдатаев бара.
-Держи,- под дружный, одобрительный гул толпы Ильюшин передал сочившуюся от жира реберную часть, причитающуюся тому, по законам мужского товарищества.
Ему самому редко выдавалось выезжать на рыбалку, только иногда, когда собирались отметить коллективом чей-то день рождения или повышение по службе. Хотя поводов для встреч и общения в кругу друзей всегда хватало. О них он вспоминал с особой теплотой.
Впервые его направили сюда в 1953 году. После назначения в ЛИИ, последовала команда перегнать на Волгу новые машины: С-1 и Т-3. Испытание вооружения на них прошло успешно. Затем, командировки стали частыми. Приходилось месяцами, безвылазно проводить в Ахтубинске. Этому во многом способствовала встреча с Павлом Осиповичем. В отличие от других, Сухой не смутился и взял его к себе. Кто из них вытащил счастливую карту, даже сейчас сказать трудно. Наверное, повезло обоим. Ему, посчастливилось работать под руководством конструкторского гения, а генеральный, получил испытателя экстра-класса. Доверие он, конечно, оправдал, приучив к небу не одно поколение «Су».
В смысле благоприятствующих факторов, для испытания авиационной техники, лучше Владимировки не найти. Когда он впервые, через иллюминатор военно-транспортного самолета, увидел землю, обетованную испытателями, то сначала поразился, насколько необъятны степи, уныла и безрадостна местная природа. Затем привык, тем более под боком расстилалась Волго-Ахтубинская пойма. С высоты полета отчетливо виднелись два огромных полотна желто-песочного и изумрудно-небесного цвета, неровной линией пристроченные друг к другу. Божественная рука мастера оказалась в одном случае скупой, в другом излишне расточительной, расплескав все цвета радуги. Не скупилось на краски и солнце. Оно щедро поливало золотистым дождем. Идеальные условия для испытаний. Американцы, с целью добиться предпочтительных условий для полетов, соорудили свой аэродром в районе соленого озера Роджерс Драй Лейк, назвав авиабазу в честь погибшего летчика Эдвардса. Мы создали уникальный авиационный центр, располагающий возможностью летать при благоприятных погодных условиях, почти круглый год. Нетрудно представить, как обремененная бомбовой нагрузкой в несколько тонн, с полным джентльменским набором ощерившихся ракет и заправленная под завязку боевая машина, уходит в сторону «другой» земли.
О том, что она есть, знали или догадывались многие. Впрочем, никто и не скрывал, там далеко, все происходит взаправду, почти как на войне. Полигон для того и предназначался, чтобы на нем рвались бомбы, свистели осколки, чадили подбитые танки, и валялась искореженная техника. Отслужившую свой срок, но пригодную к бою, ее сгружали с железнодорожных платформ, оставляли в степи, дабы в хаосе разрушения могла родиться другая, более совершенная техника. Летчику поручалось главное — научить самолет воевать, сделать его послушным и управляемым не только во время авиационных парадов, а в первую очередь для нанесения смертоносного удара по боевой силе противника. Ему, главной фигуре в авиации, суждено самолично определять координаты цели, анализировать информацию, поступающую на приборы, выходить на режим атаки и давать оценку тому, как поведет себя самолет после пуска ракет или бомбометания.
Ильюшин входил в десятку лучших испытателей страны. Ему удалось приоткрыть тайну познания, в которой одинаково важно руководствоваться разумом и чувствами. Всякий раз, уже в кабине, клацая металлическими пряжками парашюта, он мысленно воздавал должное проницательности Платона, наделившего вещь божественным содержанием. Эйдос, по мнению философа, не что иное, как идея вещи, тот самый божественный шаблон, по которому материализуется наши земные мысли. Он верил, будучи атеистом, не меньше, чем любой другой, оказавшийся на его месте и ежедневно пересекающий зону риска. Так получалось, что прежде, чем запустить двигатель и оторвать опытную машину от земли, ему приходилось жить с ней еще до рождения несколько лет, сначала в чертежах, затем макете, наблюдая, как рождается сначала замысел, затем вырисовываются силуэт и уж, после материализуется та самая божественная идея. Жаль, что человек не всегда руководствуется философией разума, предпочитая ей разрушительный смысл борьбы за выживание.
* * * * *
На следующий день, в крохотном кинозале фирмы, Ильюшина встретил его штурман и боевой товарищ Николай Алферов. Повод заслуживал самого серьезного осмысления. Судьба уникального ракетоносца С-100 не давала покоя все последнее время. Родная «сотка», которой не было равных в мире, он это знал точно, была обречена. И теперь, просто хотелось перенестись на несколько лет назад, чтобы почувствовать свою правоту, дать волю чувствам и укрепиться в собственной вере.
Ильюшин расположился в кресле поудобней, вытянув ноги и готовясь к просмотру. Пару раз, им демонстрировали иностранную кинохронику, теперь по настоянию обоих очередь дошла до отечественного кино с грифом «секретно».
— Давай, сапожник — вложив пальцы в рот, как это делают пацаны, Алферов громко свистнул.
-Настроение ни к черту, — словно оправдываясь, он показал на экран: «Чего медлит, не на премьере же».
Дополнительных объяснений не последовало. Каждый из них в эти минуты чувствовал одно и то же. Проект закрывали и теперь чтобы приостановить ошибочное решение, нужно было чудо. То, что оно было коньюктурным, никто не сомневался.
— Ты говоришь, Коля, следовало писать в ЦИК. Открою маленький секрет — писал. Надеялся, что Леонид Ильич вспомнит о наших прошлых задушевных беседах, расчувствуется и вмешается. Куда там. Меня даже посетила одна запретная мысль. А если нас сдали американцам, договорились и обменяли на что — нибудь. Своеобразный чейндж.
— Скажешь тоже, — Алферов недоверчиво качнул головой.
-Сам слышал, у них там за бугром один подобный проект вырисовывался, назывался «Валькирия». Ильюшин порылся в кармане комбинезона, но вытащил только смятую пачку.
-Чувствую, нам еще дадут прикурить. Ладно. Слушай дальше. «Сотка» по сравнению с американским B-70, покруче будет. Почуяли они угрозу для себя и решили договориться. Мы рубим наш ракетоносец, а они сворачивают кое-какие свои военные базы в мировом океане. Выглядит очень правдоподобно.
-Любят они героев скандинавского эпоса,- ограничился короткой репликой Алферов.
-Валькирии, — Ильюшин на мгновенье задумался, — воинственные девы, решающие на поле боя исход сражения. Тех, кто пал смертью храбрых, они уносят в Вальхаллу и всячески ублажают.
Алферов фыркнул: «Лучше на земле получать то, что тебе положено, чем быть обласканным такими дамами».
— Вот и я говорю, слишком красивая легенда. Кому-то очень выгодно, все свалить на американцев, — подвел разговор Ильюшин.
Наконец-то свет в зале погас. Послышался хорошо знакомый с детства стрекот и на небольшом белом экране появились они – оба в кожаных ползунках и с защитными шлемофонами в руках. Чуть поодаль стояла, точнее, парила над землей их стальная птица. Очень удачная компоновка фюзеляжа позволяла ему органично вписаться в силуэт крыла, как бы лежа на нем. При этом носовая часть, в зависимости от режима полета принимала либо форму стрелы, либо хищного клюва. Одним словом машина производила неизгладимое впечатление, даря простор для мысли и фантазии. Самолет, запрограммированный на близкие, к гиперзвуковым, скорости, конструировался из титана и стали. Любой другой металл в чистом виде, достигая критических величин, начинал крошиться как пластмасса или оплавился бы, подобно свечному огарку. На нем была установлена система дистанционного управления, по тем временам самая продвинутая в мире. Как-то они подсчитали, если равномерно распределить все технические новинки, используемые на «сотке», то их с лихвой хватит на два авиационных комплекса.
— Ты помнишь, Коля как все начиналось? – прервал молчание Ильюшин. Сколько страстей разгоралось, о чем мы только тогда не мечтали.
Конкурс на новый стратегический межконтинентальный бомбардировщик объявили еще в 1967г. Выиграл его Павел Осипович Сухой, вторым оказался Мясищев и замыкал тройку Туполев. Предложение последнего, сторонника консервативных схем, озадачило даже военных. В качестве базовой модели предлагался перекроенный, гражданский Ту-144. К несчастью, в нашей стране возможно все и позже заказ отдали именно этой фирме. Для КБ Мясищева такой оборот событий оказался не нов. В 1959г. вышел на заводские испытания красавец М-50. Увы, сложившиеся многолетние традиции по формированию госзаказа оказали свое воздействие на выбор и явный фаворит был отодвинут на второй план. Нельзя сказать, чтобы кто-то на кого-то давил, но когда в качестве оппонентов начинают выступать сам Председатель Госкомитета по авиационной промышленности Дементьев и академик Челомей, трудно рассчитывать на здоровую конкуренцию. Предпочтение тогда тоже отдали Туполеву.
На экране мелькали черно — белые кадры кинохроники. Они снова переживали свои прежние ощущения, затаив дыхания наблюдая за неторопливым, на первый взгляд течением аэродромной жизни.
-Смотри, — Ильюшин по — детски толкнул Алферова плечом, — наш первый вылет.
Две фигуры шли по рулежной дорожке к своему самолету. Их провожали взглядом с десяток верных товарищей. Со стороны казалось все спокойно, на самом деле никто не мог дать гарантию безопасности. Первый вылет трудно с чем-либо сравнить. У каждого такого полета свои особенности, своя шкала восприятия. Ее градация особого рода. Через знакомые и незнакомые запахи, ускоренный выброс адреналина и даже физиомоторику внутренних органов кодируются сигналы в нашем мозгу. То есть, если чуть позже, где-то попал в знакомую ситуацию, сработают химические реакции, помогая воспроизвести забытое ранее. Вот и теперь знакомые чувства. Чем ближе к самолету, тем труднее сдерживать дыхание, от былой расслабленности не осталось и следа. Надо только удобнее расположиться в кресле, чтобы окончательно забыть про всю мирскую суету. Запахи, идущие от приборной доски, свежей кожи, краски кажутся родными, теми самыми, что когда-то уже пьянили мозг, наполняя кровь избытком гормонов.
Тяжелый стотонный ракетоносец разгонялся на удивление легко, почти как истребитель. Со стороны казалось, что он даже не касался своими шасси бетонки, а плавно скользил над поверхностью, подобно конькобежцу рассекая ледяную гладь. Не удержавшись, Ильюшин воскликнул: « Каков красавчик! Так, поработаем рулями»,- продолжал он разговаривать вслух, — «теперь прощупаем двигатель, добавим оборотов».
Полет длился минут сорок пять. Требовалось придерживаться строгих правил. Вошел в зону, осмотрелся. Главное почувствовать машину. Нос поднял, опустил и так дальше, с неубранными шасси, выполнил полетное задание. Ему была хорошо знакома тактика сдержанной экспрессии. В 1959, когда он устанавливал абсолютный мировой рекорд, действовать так же приходилось в режиме скоростных ограничений. Казалось бы, все должно быть наоборот: набирай скорость, высоту и рекорд у тебя в кармане. Не тут-то было. Шашкой махать каждый умеет, а ты попробуй подняться сначала на двадцати одну тысячу и идти, строго выдерживая параметры. При этом нельзя не снизиться ни на метр, не потерять заданной скорости. Впереди, по маршруту еще одно испытание. Требуется попасть точно в створ измерительного сектора. Короче, ты как луч, пронизывающий пространство и время, одновременно являясь производной того же пространственно-временного цикла. При вручении ему медали А. Де Лаво, французы не скрывали своего восхищения, а англичане не уставали сдержанно повторять: « Чему удивляться, русские любят быструю езду»
На «сотке», они с Николаем просто выполняли заданную программу. По заведенной традиции решили наперед не загадывать, но укротить мысли оказалось сложнее, чем управлять новейшим ракетоносцем. Не говоря друг другу не слова, каждый желал самолету долгой судьбы. У машины отличные перспективы. Уникальная система дистанционного управления позволяла дублировать другие схемы, создавая задел надежности. Мы первые в мире вышли на нее, имея хороший шанс намного опередить Запад. Споров и препон по этому поводу было предостаточно и если бы не его настырность, неизвестно когда самолет вообще поднялся бы в воздух.
Заседание методического совета, проходило накануне того самого, первого вылета. Ввиду особой важности задания решили отказаться от министерского кабинета и провести заседание поближе к месту событий. Выбрали служебное помещение ЛИИ. Правда, подыскивать пришлось попросторнее, так, чтобы гости, привыкшие к комфортным условиям могли чувствовать себя в своей тарелке. Ильюшин волновался, прекрасно понимая, насколько высока цена нынешнего совещания. Интуиция его не подвела. Группа, в которую входили несколько авторитетных спецов, явно бойкотировала новую СДУ (система дистанционного управления). Буквально несколько месяцев до этого, под давлением ЦАГИ и ЛИИ было принято решение о монтаже на самолете, уже готовом к испытаниям еще одной дублирующей системы. Сработал стереотип и появилось мнение, что механическая, жесткая тяга, окажется надежнее четырехканальной, электронной. Это на скорости-то больше 3М. Кого убеждать конкретно, кому доказывать ошибочность таких действий, осталось не ясным. За ответственным решением скрывалась коллективная безответственность. Ильюшин попытался разобраться и когда систему поставили на стенд ЦАГИ, понял, что она полностью имитировала не только передаточные моменты, но и сопутствующие помехи, трения, осложняя процесс управления самолетом. Значит, подумал он тогда, надо отбиваться, что есть силы. На деле все оказалось значительнее сложнее. Ученые мужи, репродуктивны преимущественно в период вынашивания идей и консервативны, когда речь идет о реализации наработок, тем более, когда они чужие, а рядом находится чиновник превыше всего уповающий на свою непогрешимость. Так и получилось. Плотная стена возражений, оговорок и отписок сломила терпение, даже Павла Осиповича Сухого. Председатель методического совета обвел взглядом присутствующих.
-Надеюсь все ясно. В целях безопасности летного состава целесообразно производить взлет и посадку изделия Т-4 на дублирующей системе. Конечно, применение дистанционного управления не исключено, но только в воздухе, на устойчивых режимах полета. Хотя, говорить об этом преждевременно. Владимир Сергеевич, Вы, кажется, уже высказались,- обратил он внимание на поднятую руку Ильюшина.
-Позвольте, — Ильюшин резко встал. Что-то, я не понял. Чья, собственно говоря, безопасность, Вас беспокоит? Наша, или…Он вынужден был замолчать.
Председательствующий, под ропот уже созревшего для окончательного решения большинства членов методического совета, постучал по графину карандашом, вертевшимся у него в руке. Звук оказался не громким и он, для придания полновесности своим словам, добавил жести в голосе.
-Уточните, что вы подразумеваете?
Вот вы утверждаете, — с хрипотцой в голосе начал Ильюшин, что согласны на взлет с дублирующей системой. Хорошо. Но она поставлена для того, чтобы включиться в случае отказа всех четырех каналов. Получается, что вы, все здесь сидящие, еще на земле организуете мне аварийный взлет и посадку, автоматически предрекая выход из строя основной системы.
Вряд ли, даже он сам ожидал такой реакции. Точнее, ее отсутствие, малейшее желание возразить. Своеобразный нокаут, потеря речи сразу нескольких авторитетных членов комиссии, длилась около минуты. Все застыли. Спустя мгновенье, когда оторопь прошла, стало видно – ситуация изменилась. Подписываться под собственным приговором никто не рискнул. Не поднимая головы, секретарь обменялся взглядом с председателем и быстро что-то перечеркнул в протоколе. Под диктовку, разом прозревших участников совета появилась резолюция: « Ввиду абсолютной уверенности летчиков в надежности СДУ, разрешить первый вылет ударного боевого самолета Т-4, с использованием ранее зарезервированной системы дистанционного управления. Это была его победа. 22 августа 1972 года «сотка» покорила свою первую высоту.
Стрекот в киноаппаратной стих. Кадры промелькнули быстро, оставив каждого наедине со своими мыслями, сомнениями, догадками. Почему тема испытания самолета, который называли « чудо ХХI века», оказалась закрытой? Кому стало выгодно зарубить «сотку»? Ответ ему удалось разыскать спустя несколько лет после смерти Сухого. На место флагмана ракетоносной авиации заявили другой стратегический ударный авиационный комплекс Ту-160. В конечном счете, собственность, в том числе интеллектуальная принадлежала государству, а оно вправе решать, что важнее для страны сегодня. О завтрашнем, пока только начинали задумываться.
* * * * *
Ильюшин был в приподнятом настроении. Голову слегка кружило. Так, легкое опьянение. Трудно сказать от чего. Скорее всего, в голову ударила хмельная удаль от встречи с друзьями, нежели подействовал коньяк, предложенный Микояном. Авиационная элита чествовала своих героев. Генеральские, отливающие позолотой погоны очень эффектно смотрелись на парадных мундирах Бежевца и Лесовского. А тут еще Микоян не удержался и прилетел в Ахтубинск, вызвав всеобщее одобрение друзей и заставив поволноваться обворожительную половину самого милого и уютного городка юга Поволжья.
— Вот скажи Володя, почему Ахтубинск называют маленьким Парижем?
Ильюшин конфузливо пожал плечами. Вопрос застал его врасплох.
-Не ошибусь, если скажу, что не своими архитектурными формами он так приглянулся командировочному люду. Откуда здесь взяться Пляс Пигалю. Зато, какие здесь женщины, Микоян, словно французский ресторатор, отведавший только что свое любимое блюдо, причмокнул губами. Настоящие красавицы, обжигающие жгучей страстью и пленяющие обманчивым взором. Понимаешь, как в восточном гареме, сюда свозят со всех концов страны самых, самых, самых.
-Верю поэт, — чтобы скрыть искрящие иронией глаза, Ильюшин отвернулся.
-Добрый вечер,- ответил он на приветствие. Возвращаться к прежней теме, при всей ее актуальности не хотелось.
-Держи, просили передать. Здесь то, что ты хотел узнать. Микоян протянул ему вчетверо сложенный листок бумаги и, не дожидаясь благодарности ловко закружился в вальсе, элегантно придерживая за талию даму, на вид вдвое его моложе.
Спустившись вниз по парадной лестнице, Ильюшин увидел свое отражение в зеркале, чересчур громоздком, словно спутавшим эпохи и стили. Лицо, выражало нетерпение и досаду. Видимо на всю эту аляпистость, некстати попавшуюся ему на глаза. На самом деле его волновало совсем другое, а именно содержание записки. Нервно закурив, он развернул листок и дважды, сначала быстро, затем медленно прочитал текст. Теперь, спустя несколько лет после сворачивания темы, ему стало ясно, кто стоял за закрытием одного из самых грандиозных проектов отечественной авиации. Получается, их предали, если можно назвать предательством конъюнктурные интересы одного министерства, лоббирующего другую авиационную фирму. Или обманули, если обманом считается политический заказ. Отбросили назад, на несколько лет, вполне возможно невосполнимых, весь ход испытательной работы по этой тематике, с учетом того, что заменивший «сотку» Ту-160 встал на боевое дежурство спустя два десятилетия. Туполев, вот кто мог надавить на министерство, людей, от которых зависело быть или не быть «сотке». Петр Васильевич Дементьев, возглавлявший МАП, безоговорочно подписал приказ о закрытии темы. Хотя сам документ назывался по-другому: «О создании самолета Ту-160». Тайна, покрытая мраком. Иначе не назовешь. В нашей стране ведь просто так ничего не происходит. Следовательно, все было заранее предрешено. Его заинтересовала одна любопытная деталь. В этом злосчастном документе перечисляются все постановления Совмина и даже то, в котором предписано продолжать испытания С-100. Срок продлевался еще на два года и только в 1976 году рекомендовалось дать окончательное заключение. Следовательно, формально никто не запрещал продолжить испытания машины. Получается, Дементьев ослушался постановления ЦК и Совмина. Летать то им запретили в январе семьдесят четвертого. В ангаре стояла готовая вторая машина. Запрет последовал на все. Прикрыли испытания двигателя, отменили полеты. Та же участь постигла и третью машину, дожидавшуюся своей очереди. К чувству досады примешивалась обида. Заговор, головотяпство министерских чиновников, не уследивших за прохождением документа или спланированный саботаж, сегодня это не имело уже значение.
Аккуратно свернув листок, Илюшин засунул его в боковой карман кителя. До поры, до времени правду все равно никому не докажешь, а ему надо летать. Павел Осипович Сухой остро переживал неудачу. Он ушел из жизни год спустя после известных событий. Наверное, свою роль сыграл запрет на дальнейшее испытания «сотки». Но поражением своим он это не считал. Его оптимизм вскоре передался Ильюшину. Они долго беседовали о будущем отечественной авиации, тех проектах, которые должны компенсировать горечь потерь.
-Некогда отсиживаться,- раскладывая на рабочем столе чертежи, Сухой сохранял спокойствие. Очень надеюсь на тебя Владимир Сергеевич. Это новый, принципиально новый истребитель. Ты подымешь его в воздух. В тебе это есть, Володя. Слова показались знакомыми, где-то он уже их слышал, только очень давно.
Действительно, вскоре Ильюшин поднял в небо истребитель Су-27, открывший новую эру в истории отечественной военной авиации.
Александр Салмин
(При использовании материалов или цитировании обязательно указывать ссылку на автора и сайт «Ахтубинский пилот»)