ОЧЕВИДНОЕ-НЕВЕРОЯТНОЕ, ИЛИ НОВОГОДНИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРИКОВ

В новогоднюю ночь обязательно что-то должно произойти. Магическая сила сказочных героев,  знакомых с детства, заставляет совершать нас глупости уже  в зрелом возрасте.  Вот и с моими школьными приятелями приключились удиви-  тельные истории,  которые  нельзя причислить к разряду  очевидных, но они вполне под­ходят под определение невероятных.   Услышать  обо всем мне удалось,   когда  все трое — Александр Шуров,  Шура Санин и Саня Александров со­брались отметить свою встречу, как раз накануне Нового года.

 

                    Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНИЕ.

 

Налив по первой и, как водится, провозгласив тост за тех, кто в мо­ре, на боевом дежурстве и у черта на куличках, Александр Шуров ре­шил рассказать одну давнюю ро­мантическую историю. «Какой из меня артист, тем более массовик-затейник, вы знаете, — усмехнулся он. — Тем не менее, комбат Стани­славский подметил во мне нечто особенное, предложив под самый Новый год примерить костюм деда Мороза. Попытался я было возра­жать, а он ни в какую. «Рост подходя­щий, — говорит, — да и голос басови­тый, как у Шаляпина. На тебя, Шуров, положиться можно, а другому поручи, так непременно примет лишку и через полчаса уже и не поймешь кто он, то ли полувоенный, то ли полупьяный». И тут же в кабинете вручил мне спец­одежду: маскхалат, синтетическую мо­чалку в качестве бороды, посох и ме­шок для подарков, чтобы заранее вжи­вался в образ.

по заведенному русскому обычаю хлебосольные хозяева всегда встречают гостя хмельной чаркой и хорошей закуской. Таким образом, обойдя почти всех маленьких оби­тателей военного городка, я уже с трудом завершал восхождение к квартире — конечной цели моих странствий. В выглянувшем на зво­нок человеке сразу узнал команди­ра отдельного дивизиона Ивана Семеновича Артюхова.

— Извините, — язык мой с трудом повинуясь, самопроизвольно завязы­вал слова в один большой морской узел. — Артист оригинального жанра, лейтенант дед Морозов, пардон, — тут же поправился я, — Шуров прибыл проздрав…, проздравить вашего мальчика, — пришли мне на ум слова известного мультгероя из Простоквашино. Хозяин не скрывал своего удивления.

—  Во, еще один!

—   Какой такой один!? —  присло­нившись к стенке, спросил я.

—  Ну ладно, заходи, — пригласил Иван Семенович. Придерживаясь за дверной  косяк,   чтобы   не  упасть,   я нырнул внутрь.

Его недоумение объяснялось про­сто. В углу, на диване, сдвинув искус­ственную мочалку, очень похожую на бороду и надвинув шапку на глаза так, что она прикрывала и часть носа, смахивающего на большую разварившуюся морковь, мирно посапывал настоящий Дед Мороз.

—  Не обращайте на него внима­ния, — неожиданно донесся до меня чудный,   ангельский   голосок,    вы­порхнувшего из соседней комнаты юного создания.  Настя!  —  предста­вилось  видение.   Ее маленькая  ладошка оказалось теплой, плавно растаяв в моей руке. Мир на мгно­вение замер, и я полетел в никуда. Пьяный хохот разгуляв­шейся толпы прервал мой полет. Взрослые, увидев ожившего Дедушку Мороза, тут же предложили выпить, а дети рассказать сказку.

—  А если разбудить этого, — отне­кивался я. И все разом посмотрели на спящего.

—   Не-е-ет, — дружно запротестовали взрослые.

—  Не-е-е, — заблеяли детки, — он не настоящий, бороду задирает на лоб и водку пьет как сторож дядя Васер.

—  Хорошо, хорошо, — ошарашенный напором тут же сдался я. «На одной крохотной — волшебной   планете   жил прекрасный   юноша,    влюбленный   в очаровательную девушку,  живущую  с ним по соседству, — первые фразы да­лись мне с большим трудом, но, сделав героические  усилия,   я   продолжил.   -Каждый вечер, соткав из звездных ни­тей серебряный плот, они отправлялись в путешествие по игривым кучерявым облакам. Шустрый ветерок напевал им песню, а небесные созвездия играли в догонялки. Но однажды старая, коварная колдунья решила разлучить мо­лодых».

В комнате, еще минуту назад на­полненной смехом и весельем, за­стыла тишина. Все слушали, затаив дыхание. История заканчивалась грустно и больше всех, конечно, расстроилась Настя, ведь она была так похожа на сказочную фею.

Шуров замолчал.

—  И все? — разочарованно спро­сили друзья, а как же love story?

—  Дальше лучше не вспоминать, — вздохнул он тяжело. — Подошел Иван Семенович и попросил от его имени поздравить соседей-десантников. Говорит, пообещал сюрприз для ре­бят  приготовить,  а  сюрприза,   вишь разморило, выручай. Доставка туда и обратно за мой счет, — и он щелкнул себя пальцем по шее. Не мог я отка­зать,   ведь   Настя,   его  дочь.   Кто  ж знал, что у них такая традиция.

—  Какая — удивились Шура Санин и Саня Александров.

                                                                                                                                           

—  С вышки прыгать в новогоднюю ночь, — переживая прошлую обиду, тихим   голосом   произнес   Шуров   и добавил, —   нормальные люди в ба­ню, а эти…,  понимаете,  —  продол­жил он, — все произошло неожидан­но.  Я оказался последний. Замеш­кался,   пока   подцеплял   крепежные ремни и шагнул вниз, когда все уже разошлись. На высоте 3 метров от земли, что-то заело в механизме, и я повис, через полчаса превратив­шись в проспиртованную свежемо­роженую тушку под  шубой  и  хре­ном.   Какой-то   проходивший   мимо мальчик      не      поверил,      что      я настоящий, попытавшись снять с меня валенки и только появление Насти, обеспокоенной моим долгим отсутствием спасло мои конечности от обморожения. С тех пор я серь­езно увлекся парашютизмом.

—  А Настя? — потеряв терпение, в один голос воскликнули Шурики.

Александр загадочно улыбнулся.

—  Мы вместе увлеклись парашю­тизмом, на всю жизнь.

 

                          ШКУРА НЕУБИТОГО МЕДВЕДЯ.

 

—   Очень трогательно, — заметил Саня Александров после  непродол­жительного молчания, сейчас я зап­лачу. Слышите, — попытался изобразить он всхлипы, — как я взволнован, прямо мыльно-прачечный   сериал.

—  Молчи, остряк-одиноч­ка, — вступился за товари­ща Шура  Санин,   —   а то

уши  надеру.

—  Уши, нашел чем пугать, да   я    голову чуть   не потерял,   — начал    свой рассказ Саня.

—  В тот год я нес нелегкую службу на краю земли, в затерянной тундре, где и домишки пониже и людей пожиже. С десяток солдат, да пять-шесть офице­ров,   обросших  щетиной,   как дерево мхом, жили в тесных избушках, кучно прижимавшихся друг   к другу, словно пытаясь спрятаться от холодного дыха­ния океана. Незадолго   до 31 декабря нам кое-что подбросили из съестного, остальное сумел раздобыть у местных жителей старшина Ильяс Олесов, очень похожий на них, но отрицавший свое родство. Про него даже шутка ходила, мол, Ильяс по национальности большой чудак, а по характеру чукча. Прирож­денный охотник, он с удовольствием выполнял    обязанности    шеф-повара, балуя   нас   северными  деликатесами. Его вяленая медвежатина, нарезанная аппетитными ломтиками, сочась про­зрачными капельками янтаря, считалась у нас украшением стола, вызывая у гурманов условный рефлекс. Прозван­ный нами ласково Мусье Оливье, он и на этот раз превзошел себя, сварганив праздничное меню из всего, что было. До встречи Нового года оставалось несколько часов. Продукты вынесли в сени, служившие одновременно прихо­жей,  гардеробом  и  складом  готовой продукции.

Ровно в назначенное времяче­тыре голодных и не по возрасту трезвых мужика двинулись к входной двери. Но она, словно забаррикадиро­ванная кем-то снаружи, никак не хоте­ла поддаваться. Немного поразмыс­лив, начальник смены приказал нам применить грубую мужскую силу. В образовавшуюся узкую щель огромной тенью вползла необъяснимая тревога, тут же вспугнутая, просунувшейся в проем белой лохматой лапищей. Од­новременно, словно по команде, мы рванули дверь на себя. Лапа тут же исчезла, а за стеной что-то злобно зарычало. Никто не сомневался в хо­рошем пищеварении зверины, поэто­му подперев дверь покрепче, мы при­нялись обсуждать план действий.

                                                                                                                                                                       

В коридоре между тем что-то звякнуло, затем захрустело, изве­щая о присутствии рядом другой, неведомой нам жизни.

—  Эх, пропала закусочка, — тоскливо застонал Ильяс,  — а у меня к ней само­гонка припасена, высший класс.

—   Решение   созрело   мгновенно. Через   10   минут   в   просверленное отверстие капитан Жмуров вставил шланг и бражка, поставленная пре­дусмотрительным    старшиной    про запас, растеклась по полу.   Хорошо известно, что зверю ничто челове­ческое не чуждо. Мишка на приман­ку клюнул,  алчно слизывая сладко пахнущую жидкость. Стоящий у окна и руководивший всей операцией майор Еремеев, посмотрев на часы, скоман­довал:    «Пора,   через   полчаса   этот блондин нестриженый сломается». И достав сигнальный пистолет, выстре­лил в приоткрытую форточку.

Первым увидел след красной ра­кеты дневальный свободной смены, сразу принявшийся тормошить при­корнувшего на топчане дежурного.

—  Товарищ старший лейтенант, — тронул он Пасюка за плечо.

—  Ну, — не открывая глаз, спросил тот.

—  Красная ракета.

—  Красная, говоришь, еклмн, сиг­нальная,    —    недовольно   промычал старший лейтенант, с трудом при­поднимаясь и сожалея о недосмот­ренном сне. — Я им сейчас устрою, еклмн, — вновь смешав глас­ные с согласными в кучу, негодующе про­ворчал  Пасюк, — нашли молодого.

—  Боец, — кивнул он дневальному, — за мной, да шкуру не забудь.

Огромная лохматая шкура белого медведя с разинутой пастью, под­крашенной красной флуоресцентной краской и большими выпученными глазами, неизвестно когда и кем под­стреленного, служила подстилкой и тулупом каждому заступающему на дежурство. Обиженный на весь белый свет и полярное сияние, Пасюк ре­шил по-своему рассчитаться с разгу­лявшимися не в меру, как он считал, товарищами. Перед избушкой он по­просил солдата набросить шкуру ему на плечи. В доме стояла тишина.

Странно, — подумал Пасюк-медведь, и, осторожно потянув дверь на себя, просунул голову в проем.

—  У-у-у!!! — зарычал он нечелове­ческим голосом.

—   Не ожидавшие появления зверя мы ошарашено уставились на широко раскрытую медвежью пасть, а потом, схватив первые попавшиеся предметы, стали бить его по нахальной  морде. Александров выдержал МХАТовску паузу, пока улыбка не сползла с его лица.

Довершил   дело, увесистым ар­мейским   черпаком, Ильяса Олесова. Зверюган, почему-то вместо обычного в таких случаях рыка, екнул и упал на­взничь в темноту. С трудом ориентиру­ясь в клубах дыма, кем-то зажженной дымовой шашки, кашляя и ругаясь, мы затащили огромную тушу в комнату.

—  Вяжите его, — распорядился на­чальник смены,  жестом  приглашая присоединиться  застывшего  на пороге и онемевшего от изумления солдата.

—   Товарищ   майор,   — наконец  вымолвил боец,- а где же Пасюк?

Пока накладывали швы, пострадав­ший, в качестве обезболивающего, вы­пил новогоднюю бутылку шампанского. А нетрезвого медведя пришлось отбуксировать от части подальше, чтобы забыл к нам дорогу.

 

КИМОНО-ТО ХРЕНОВА-ТО

 

— Никаких трюков и маскарадных переодеваний, — отводя взгляд в сто­рону, скромно возразил Шура Санин, когда очередь рассказывать историю дошла до него. Сплошная проза. У нас на флоте женщин на корабль не подпускают на пушечный выстрел, а зверей я видел только в зоопарке. Своего же черта — морского мичмана Хлыщука, капитан третьего ранга так выдрессировал, что он от одного толь­ко его взгляда делал стойку: «Боцман — друг человека».

Годы реформ не прошли для стра­ны даром. Самураи, обнаглев, еже­дневно делали харакири нашим при­родным ресурсам, вспарывая на своих быстроходных катерах российские тер­риториальные воды. Приходилось ме­нять тактику, устраивая засады и со­вершая внезапные рейды по тылам противника. Принцип — «Все пройдем, но флот не опозорим, все пропьем, но флот не посрамим», действовал строго и неукоснительно. После очередной неудавшейся попытки поймать наруши­теля, мы возвращались на базу. Отдав последнее распоряжение, кап.три Газков пригласил всех нас, свободных от смены офицеров в кают-компанию. Идиллию вечера нарушил Хлыщук, со­общивший о сигналах с иностранного судна где-то рядом в квадрате Z. Наш «Превосходный» дал полный ход. При видимости хрен целых, ноль по курсу, обнаружить японца можно было, только уповая на чудо или удачу.

                                                                                                                                                              

Нам чертовски повезло. Безликим призраком, летучим голландцем наш сторожевик вынырнул из темноты, преградив нарушителю все пути отхо­да. Видимая близость стерла реаль­ные очертания корабля, своими гро­мадными надстройками напоминавшего плавучую обсерваторию, а не ушлое рыболовецкое суденышко. Под осле­пительный свет прожекторов, бивших прямой наводкой, мы пришвартова­лись к борту и перекинули сходни.

— Санин, Хлыщук! — скомандовал Газков, — на абордаж.

Японцы, возмущенные нашей бес­церемонностью, требовали объясне­ний, и пока я, отвернувшись, искал глазами поддержки капитана, Хлыщук настырно продви­гался вперед, сво­ей МАТивировкой заглушая душераздирающие вопли ревуна. Уступая нашей настойчи­вости, японцы рас­ступились, и мы решительно про­следовали в капи­танскую каюту.

—  Содэс ка? — удивился шагнувший нам навстречу старик.

—  Улыбаешься, япона мать! — под­скочил к нему мичман. От обиды за державу,        старенький   дедушкин «Москвич»   и   цусимское   поражение, глаза Хлыщука увлажнились, и он, вы­тирая одной рукой выступившую сле­зу,  другой  стал   нервно   подергивать старика за рукав кимоно. — А по какому праву, япона мать, вы хотите и рыбку нашу съесть и острова оттяпать?

Хозяин, плохо понимая что происхо­дит, попятился, оглядываясь по сторо­нам и повторяя: «Гомэн кудасай, гомэн кудасай (извините, пожалуйста)».

Наблюдая за происходящим, я с трудом сдерживал смех: худой, длинный, как гвоздь, мичман, широко расста­вив руки и ноги, пытался ухватить ма­ленького, тщедушного хозяина каюты.

—  Сейчас, сейчас я ему покажу ки-моно-то-хренова-то,     —  в  очередной раз   промахнувшись   мимо   просколь­знувшего у него под мышкой японца, закричал Хлыщук.

—  Не надо хренова-то, позалуйста, — вдруг сказал старик по-русски.

От неожиданности Хлыщук ойкнул, больно ударившись об стул, а я замер от удивления.

—  Мы не браконьеры, мы уценые. У Японии с Россией согласение. Геофи-зицеское судно «Император Мэйдзи» занимаеця изуцением морского слейфа,  совместно с васими уцеными,  — протараторил японец.

Мы молчали. Нас словно заклини­ло, только глупая улыбка идиотов су­дорожной гримасой свела наши рты. Ситуацию спас Газков, заглянувший в каюту:

— А чего это вы рты открыли? Спазм прошел, и я доложил о слу­чившемся…

В свои права вступал год Собаки, и профессор Асано предложил поужи­нать  вместе  с  ним.   Рыбные  блюда, приготовленные по оригинальным ре­цептам японской кухни, мы ели впер­вые. Кацуобуси и суси с чашечкой те­плого сакэ расположили к откровен­ной беседе и даже вызвали симпатию у такого несговорчивого человека, как мичман Хлыщук. Прощаясь с нами, профессор по-особому, трогательно пожал ему руку: «Мне понравилась Васа открытость. У нас говорят: «Прямой целовек, цто прямой бамбук — встрецается редко».

—  У нас, их сравнивают с баобаба­ми, произрастающими где-то в районе Бабельмандебского пролива, — взгля­нув на мичмана, усмехнулся Газков.

—  Мозет быть, мозет быть, — пони­мая   по-своему     сокровенный смысл сказанного, повторил Асано.

—   Аригато-годзаймас   (спасибо)!   — раздалось   где-то   вдали,   когда   мы отошли на   приличное расстояние. В холодном,      сы­ром воздухе еще долго         плыли слова  человека, умеющего    прощать и верить в  добро.

 

Александр Салмин

(При использовании материалов или цитировании обязательно указывать ссылку на автора и сайт «Ахтубинский пилот»)