ВНУКИ ДЕДАЛА

Они покоряют небо и пронзают собой пространство, унося в безбрежные дали частичку земного таинства

 

«… Служили два товарища, служили два товарища в одном и том полку…», — задушевный голос, раздававшийся из радиоприемника,  то ли пел, то ли рассказывал о судьбе киношного героя далекой поры. На минуту, прикрыв глаза, я попытался представить, какой он был на самом деле. Кожаная тужурка, шлем, поверх очки, сквозь которые, насколько позволяла высота, военлет поглядывал на медленно чередующиеся внизу сельские пейзажи. Только вот лицо, почему-то проступает недостаточно четко. Пытаюсь понять, почему. Напрягаю память, стараясь восстановить размытое изображение. Наконец я начинаю догадываться, в чем дело. Совсем недавно меня заинтересовали фотографии в кабинете Заслуженного военного штурмана РФ инструктора Центра подготовки летчиков-испытателей — Александра Царахова. Располагались они в несколько рядов, одна над другой, занимая собой всю верхнюю часть стены. Взгляд сам отыскивал нужные. На первом плане Ахтубинские испытатели, одни до сих пор влюблены в небо, другие так и остались жить под глянцевой обложкой бумаги. Вот откуда взялась эта романтическая грусть. Рядом с портретной галереей такой же внушительный парк разнотипных самолетов, но только тех, которым суждено было разделить участь своих экипажей. Таких много. Потери в авиации неизбежны, причем судьба метит своим родимым пятном каждого. Помолчим. Вспомним.

1978 год стал роковым для летчика-испытателя института А. Кузнецова. Его штурману — Л. Данилову повезло, он успел катапультироваться, но, спустя одиннадцать лет, погиб на вертолете Ми-26А. Теперь судите сами, попадает ли снаряд в одну воронку дважды. В сентябре 1981 — в катастрофе на Су-24 гибнет Заслуженный летчик-испытатель СССР Н. Рухлядко, сидевший справа В. Лотков чудом спасся. Почти через три года, в феврале 1984, он разбивается на МиГ-29. В центре, на самом видном месте, свежее фото Геннадия  Анцибора, он последний, кто не попрощавшись, покинул нас навсегда.

Так бывает, задумаешься и невольно теряешь представление о времени. И лишь песня, грустный лирический мотив подсказывает твоим мыслям

дорогу в нужном направлении. Чтобы не сбиться с пути я следовал за ними, едва слышно напевая «Служили два товарища…» . Встреча оказалась действительно любопытной, дав возможность заглянуть в чуть приоткрытую створку человеческой души. Оставалось только прислушаться к внутреннему голосу, осторожно шагая след в след каждого слова, фразы, незавершенного предложения.

Царахов продолжал возиться возле компьютера, когда в комнату вошел Бутаков.  «Наконец-то!», — не удержался я от возгласа, перехватив встречные взгляды обоих Александров Сергеевичей. Они идеальные прототипы тех литературных героев, которыми мы привыкли восхищаться, не замечая, что рядом в обход книжной прозы, живут люди не менее примечательные. Хоть и не служили они в одном полку, зато сейчас служат одной цели, воспитывая и обучая очередное поколение испытателей. Но что я могу сказать больше, чем они сами друг о друге. Вышло-то как здорово. Друг говорит о друге, ладно, пусть даже не друг, но уж точно боевой товарищ.

— Какой он, Заслуженный военный летчик РФ полковник Бутаков Александр Сергеевич?

Чуть облокотившись о спинку дивана, сам он смущенно улыбается. Царахов, с присущим южанам жаром, а что-то мне говорит о его кавказских корнях, и не только орлиный профиль, тут же молниеносно наносит первый слой словесной палитры:

— Он нашпигован противоречиями, позволяющими совмещать личную скромность с командирской требовательностью. Особенно в полете, тут к нему лучше не подходи, вылитый Бонапарт.

Я с сомнением смотрю на открытое, типично славянское лицо Бутакова, усматривая в сказанном завуалированную иронию. Нет, Царахов серьезен.

— Тогда, как же такой скромный человек, хоть и классный летчик, почти воздушный извозчик, всю свою сознательную жизнь пробарабанивший в военно-транспортной авиации, попал в летно-испытательный центр? Хотя этот вопрос можно было и не задавать. Когда в копилке прожитых лет 6600 часов пребывания в воздухе, то обладателя такого рекорда можно причислять к … уверен, у вас мелькнула мысль о святых, ошибаетесь, но уж точно к категории универсалов, умеющих и знающих о свей профессии почти все.

— С таким налетом, — резюмировал Царахов, — можно к самому Дедалу идти в инструкторы. Между прочим, сей мифологический герой, сам и воспитал первого воздушного хулигана. Знаешь, о чем он просил Икара: в облака не входить, ниже 50 метров не снижаться, а тот в свою очередь взял и как настоящий летчик все нарушил.

Смотря на смеющиеся лица моих собеседников, я все больше и больше заряжался их искренностью, способностью чувствовать себя легко и непринужденно в любой обстановке. В таком случае всегда найдется повод и пошутить, и поговорить серьезно по душам.

Царахов продолжил прерванный разговор: «Видишь, в углу Красное знамя». Я согласно кивнул головой.  «Думаешь, пижонимся? Ошибаешься». — Он перевел взгляд на молчавшего Бутакова. «Александр не даст соврать. Каждый из нас дорожит памятью прошлого, из которого вынес свои представления о добре и зле. Для  кого-то кумач — пережиток, а мы гордимся им. Дуракам не давали. А если кто-то и лукавит, мол, не был в партии, так не всех туда и принимали. Это я к тому, что служили то мы в большинстве за идею и умирать, если надо, за нее готовились. Сейчас совсем другое дело. Мы странным образом возвращаемся к эпохе энтузиастов авиации, и даже престиж нашей профессии держится вот на таких, как Саша». «

-Да ладно тебе, — не дал ему закончить Бутаков. Просто страна перешла на другое время, в котором вместо минутных стрелок отсчет ведут деньги. Вот и предпочитают летчики служить в больших городах, где дети и жены пристроены, а не  рваться, как это раньше бывало, в испытатели.

Видимо, разочарование столь явственно проступило на моем лице, что Александр Сергеевич замолчал. Я вспомнил фразу, кем-то очень осовремененную: «Нет незаменимых людей, но есть неравноценные замены». Пока авиация восполняла потери и способна  обеспечить преемственность поколений. По крайней мере, люди, сидевшие напротив меня, помогли в этом убедиться. Тот, кто действительно любит летать, по-настоящему одержим небом и будет стремиться туда, независимо от того, есть ли у него квартира и заплатят ли ему за полет.

Постепенно пространство вокруг меня растворилось, и я окунулся в воспоминания, которые Бутаков черпал с искренней щедростью. Иногда волны далекого прошлого накатывали столь явственно, что, казалось, время просто сбилось с пути. Приходилось блуждать вместе с ним, отыскивая на карте маленькую точку, где располагался морской полигон и куда когда-то, меня самого  закинула судьба. Бузачи, крошечный полуостров, затерявшийся среди пустынных  барханов Мангышлака. Люди, служившие в воинской части, расположенной на самой его оконечности, чутко прислушивались к каждому звуку, хоть приблизительно напоминавшему надрывный гул самолета. Уже потом я понял, как ждали они борт, долгое время оторванные от дома, и восхищался безупречной точностью полковых пилотов, выполнявших посадку на малопригодную, иссушенную немилосердным светилом, песчаную полосу. Летная жизнь полковника Бутакова  складывалась из  таких вот точечных перелетов и дальних маршрутов, бесчисленных командировок то на Новую Землю, то в Мары. Она ему нравилась. Казалось, что весь мир, уменьшенный до размеров географической карты, расстилался у него под ногами. Там, внизу, все выглядело безупречно и чисто, но это только казалось на первый взгляд. Под крылом Ан-24 — живописные места, чудная картинка, точнее, даже миниатюра с бирюзовыми островами, лазурью рек и серебристой гладью озер, ну просто рай земной, если бы не пугающие своей окаменелостью дома, безлюдье и немая пустота. Бутаков выполняет заход, совершая очередной галс над останками Чернобыльской АЭС. Позади уже Припять и мертвый город, ставший зоной, пристанищем сталкеров XX века. На время забыв об опасности, он снижается на заданную учеными высоту — 250 метров и слышит, чувствует, как у него за спиной, в салоне, о чем-то шепчутся специалисты из Москвы, тревожно показывая на дисплей. К аппаратуре не придраться, она беспристрастна — уровень радиации зашкаливал.

— Было ли страшно? — этой темы никто не касался, понимая насколько трудно  признаться, да и не уместно говорить в подобных случаях.

Бутаков серьезен. Воспоминания для него носят личный оттенок: «В экстремальных ситуациях  выбор ограничен, никто никого не уговаривает, а предложение звучит, как приказ. «Красная» телеграмма из Генштаба передавала смысл распоряжения Совета Министров: на ликвидацию последствий аварии бросить все силы. В конце апреля 1986 года туда по тревоге вылетел экипаж Валеры Савчука, его сменил И. Акимов, затем А. Лаптев, следом отправили меня. В мае 1987 года вновь оказался там».

— А последствия? — на этот раз я не удержался от вопроса.

— О них тогда мало кто задумывался. Специалисты-ядерщики ответили: «Статистика покажет».

Наверное, прошлое его зацепило, он вздохнул.

— Что-то было в те годы такое, к чему по-прежнему тянет. Наверное, в нас бродила молодость и рвалась наружу хмельная удаль, от того и все разговоры мы вели о полетах, жили полетами и любили между полетами.

Честно говоря, в это я мог поверить, в нем самом чувствовалась сила, скрытая пружина характера, бесцеремонно трущая его доброе и отзывчивое сердце.

— Если посчитать, то из нашего Берлинского орденов Суворова и Богдана Хмельницкого авиационного полка вышло летчиков-испытателей больше, чем из какого-либо другого.

— Не может быть, — вырвалось у меня.

— Точно, — Бутаков, слегка наморщив лоб, стал перечислять фамилии: Герой России Андронов А., Коваленко А., Хорошков В., Лаптев А., Дерновой В., Пиляй И., Демьяненко С., Черкесов Ю., Коротков В., Смелов В., Мерзляков П.

— Убедили, — усмехнулся я, — и вообще, Александр Сергеевич, хотите верьте, хотите — нет, но пора писать мемуары.

— Это по части Царахова, он у нас мастер на всякие истории.

Предложение застало Царахова, уже с полчаса блуждавшего в виниловых джунглях компьютера врасплох. Он пожал плечами, ища поддержки у Бутакова.

Но тот лишь ободряюще кивнул:

— Начинай!

Впрочем, долго уговаривать другого Александра Сергеевича не пришлось, он и сам мастер разговорного жанра, причем умеет преподнести все с душой, приперчить юмором и подсластить, если надо доброй байкой. Понял это, когда стал расспрашивать его о специфике штурманского дела. Мои познания, почерпнутые  из приключенческой литературы, условны. Одно дело — прокладывать курс, пользуясь собственными фантазиями, компасом и астролябией и совсем другое — обеспечивать пуски современных ракет с удалением от цели в несколько сотен километров. Профессиональный расчет сводится к знанию своего места и привязки, позволяющей с максимальной точностью, решить задачу. Иной раз достаточно того, что ты просто в северном полушарии, а иногда отклонения в 50-100 метров влекут досадную ошибку.

Царахов наморщил лоб или мне только показалось, через мгновение он продолжил.

— Технические возможности бортового навигационного оборудования на Ту-22 остались прежние, несмотря на модернизацию. Примерно тоже происходит, когда на дедушкин КВН монтируют электронные платы. А задача-то стоит сориентировать самолет в пространстве, осуществить захват цели и сопровождать ракету, корректируя ее движение. Вот и приходится совмещать возможности техники с желаемым результатом.

— Значит, те экспонаты из прошлого, — указываю я на висящий прямо над дверным проемом ветрочет штурмана, навигационную и масштабную линейки.

— Символы, как и многое другое, увиденное тобой в этой комнате.

Прочитав сожаление на моем лице Царахов, ни слова не говоря, встал. В отличие от Бутакова, тихо поскрипывающего на диване кожей своих лосин, он выглядел почти франтом. Форменный синий мундир на офицере — явление в наши дни редкое. Подойдя к шкафу он приоткрыл дверку: Окно на Чкаловское.

Я недоуменно пожал плечами.

— Каждый, кто хоть когда-то здесь вешал одежду, пошел на повышение, либо удачно перевелся в Подмосковье. Или вот другой символ.

Увиденный на стене портрет показался знакомым. Точно. Генерал Псарев. Бывший заместитель начальника ГЛИЦ.

— Между прочим, мой командир еще со времен лейтенантской зрелости, тоже сыграл положительную роль в судьбе,- продолжает рассуждать Царахов. Так что символы только на первый взгляд кажутся устаревшими реликвиями, а на самом деле имеют свой смысл и значение. Но я не об этом, — даже сейчас, когда разговор касался серьезной темы, в его голосе звучали жизнерадостные нотки, которые Бутаков назвал просто — интонацией души.

-Так вот, мы испытываем самолет. Который 12 лет простоял, приборы на нем запотевают, и курс приходится уточнять, иной раз подсказывая летчикам: возьми вправо или влево. В то же время, от твоей способности оценить готовность всего комплекса к работе в будущем зависит, сможет ли ракета захватить цель или нет. Лично я всегда в таких случаях волнуюсь.

Вот уж не ожидал, чтобы заслуженный военный штурман, выполнявший бомбометание на Ту-22 со сверхзвука и до 5-6 пусков в день, пересаживавшийся в кабины 36 типов и модификаций самолетов, мог так спокойно признаться в маленьких слабостях.

-А я и не скрываю, — словно заглянув в непрочитанную часть моих мыслей, Царахов добродушно улыбнулся.

-Представь себе, если прицел захватывает только девять градусов, а ты летишь где-то в стороне на удалении 10 км. Тогда поиск превращается в подглядывание через замочную скважину, причем дверь надо постоянно передвигать в нужном направлении. Но если говорить о неточностях, то они поправимы в отличие от просчетов политиков, дорого обходящихся государству. В чем особенность поколения ракетоносцев класса Ту-160?  В начале 90-х, до развала Союза, они считались перспективными, обладающими громадным вооруженческим потенциалом. После 10 лет простоя в Ближнем Зарубежье их нам возвратили, но время — то для доводки, устранения недостатков упущено. А в авиации провалы такого рода измеряются в геометрической прогрессии. Приходиться спешить, торопиться и не  «вылезать» из командировок.

-Таких трудоголиков еще поискать надо, — на прощание вставил Бутаков,- Александр влюблен в свою профессию до самозабвения, даже жена к ней перестала ревновать, бесполезно.

Разбираться в тонких деликатных свойствах человеческой натуры мне опять предстояло самому. Царахов смог окончательно сделать свой выбор в двадцать пять. Он предпочел авиацию навеянным песенной грустью поездкам за туманом и запахам тайги. Своей, волжской, романтики, настоянной на степной полыни, здесь тоже хватало. Судьба сводила его с разными людьми, и он остался благодарен им навсегда. В первую очередь своему другу Мартьянову С.Н. за то, что вот уже 22 года вместе; превосходным штурманам — Ивлеву Ф.А., Мерзлякову П.П., и Васильеву В.А.- за уроки, преподанные в небе Ахтубинска, остальным, с кем служил — за преданность общему делу. Ничего особенного, что выходило за грани нашего понимания. Если люди видят в этом смысл своей жизни, значит, они достойны уважения. Значит, неспроста Дедал наставлял своего сына: «Запомни, Икар, только обретя крылья, ты способен достигнуть вершин»

Значит, настоящей оказалась, та сердечная боль, занывшая при первых трогательных аккордах «Служили два товарища…»

Александр Салмин

(Ссылка на автора обязательна)