Я никогда не болею за немцев. В большей степени это касается футбола, где они особенно сильны. И если есть иные виды спорта с участием Германии, я так же всегда буду на стороне другой команды. Таков мой внутренний посыл, эмоциональный импульс, переданный мне на подсознательном уровне от моих предков. Но скорее всего, это мой дед, растворившийся в облаке взрыва, когда подорвался на мине в сорок третьем, где-то там, уже на небесах, подает мне знак. Я никогда не видел его, не слышал его голоса, не чувствовал ободряющей поддержки и не получил от него всего, что он хотел мне передать. Не мог, потому что началась война и он погиб, не дожил до Победы.
Или, может быть, это идет из детства, когда я с родителями впервые приехал в Ленинград и побывал на Пискаревском кладбище. Что тогда больше произвело впечатление, когда экскурсовод называл цифры умерших от голода блокадников или дневник 11-летней школьницы Тани Савичевой, который она, потеряв родных, вела в осажденном фашистами Ленинграде. И то и другое осталось в моей памяти навсегда. Так же, как седьмая симфония Шостаковича, исполненная истощенными, больными музыкантами в холодном и обстреливаемым каждый день городе, кадры кинохроники с людьми, из последних сил передвигающими санки, на которых лежали умершие от голода их близкие, удары метронома, извещающего о начале обстрела и строчки стихов Ольги Бертгольц «…Я буду сегодня с тобой говорить, товарищ и друг ленинградец…», которые не в пример современной школьной программе, нам читала учительница на уроке.
В отличие от своего коллеги Владислава Лихваря, рассказавшего в одном из своих телевизионных сюжетов о встрече накануне Дня Победы, с приехавшим из Германии в Волгоград родственником немецкого солдата, погибшего здесь в 1942 году, я не испытывал когда-нибудь тяги к такому общению. И едва ли я утирал бы ему слезу сострадания, когда мы оба узнали о том, что наши деды погибли здесь. Но мой, защищая свою Родину, а его, топча и выжигая огнем чужую землю. Хотя сам сюжет меня тогда тронул.
Помню рассказ мой матери, семнадцатилетней девчонкой вместе с односельчанами из Пологого Займища, выезжавшей на строительство оборонительных сооружений. Как лопатами долбили замерзшую землю, как укрывались от налета вражеской авиации. И шрам на ноге, который остался от осколка немецкой бомбы. Жить приходилось на дальнем хуторе, где содержался скот, и узнала она о том, что отца уже завтра отправляют на фронт, слишком поздно. Всю ночь одна шла пешком. Ярко светили звезды, под ногами шуршала трава и, оглядываясь по сторонам, она гнала от себя страх. Но еще больше боялась, что не успеет, опоздает. Уставшая, пришла под утро. Оставалось совсем немного времени, чтобы попрощаться с отцом. Ревела, просила не умирать, вернуться, а он все время прижимал ее к себе и вдыхая запах волос, что-то приговаривая, утирал слезы. Потом, все вместе, они с моей бабушкой и другими сельчанами, провожавшими своих мужей, отцов и братьев, направились на сборный пункт во Владимировку, где на Петропавловской пристани их поджидала баржа.
И снова немецкий Юнкерс, кресты которого она уже много раз видела над головой, кружил и кружил, словно готовый сорваться вниз стервятник, увидевший свою добычу. Взрывы, крики людей, опрокинутая повозка с лежащей на боку лошадью. Еще долго они не могли прийти в себя. На их глазах прервалась чья-то жизнь и то, что случилось сейчас, наползает уже на них страшным предчувствием. Баржа удалялась все дальше и дальше, и вместе с ней уже нельзя было вернуть ни кусочек прошлой жизни, ни растворившееся в пространстве тепло родного человека. Только силуэт, еще видимый и такой узнаваемый, все махал и махал им рукой.
На Мамаевом Кургане мне приходилось бывать много раз с семьей и одному. Сначала родители провели меня вверх по ступенькам, мимо застывших в камне фигур наших бойцов, затем я уже рассказывал сыну о подвиге защитников Сталинграда, и мы вместе сворачивали на тропинку, ведущую к монументу по склону, и даже находили осколки, которыми когда-то, словно битым кирпичом на стройке, была усеяна вся земля. Бои за господствующую над городом высоту шли с ожесточенным упорством с обеих сторон.
Лучше, чем сами участники тех сражений никто не расскажет. Но одно дело воспоминания генерала и совсем другое солдата, находившегося от фашиста на расстоянии броска гранаты. На передовой рядовые и командиры делили свинцовую кашу поровну. И тех, кто выжил в бою, можно было по пальцам пересчитать. Далеко, на волховском фронте, почти в это же время родилась застольная, в которой есть слова, прочувствованные всеми, кто стоял насмерть, выполняя приказ: «Ни шагу назад!» И пели ее под Ржевом, на Волге, и на невском пятачке.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
Пели ее и после войны, вместе со «Смуглянкой» и «В землянке», когда наши, ахтубинские ветераны, которые, несмотря на возраст, еще были полны сил, кто в военной форме, а кто в гражданском пиджачке, с наградами и орденскими планками, собирались в ресторане «Тюльпан», куда их за праздничный стол приглашала районная администрация. Пели под чарку «горькой», мысленно отмеряя шагами пройденные дороги войны. Но никто их них старался вслух не вспоминать всего, что пережил, отгонял от себя, как застоявшийся запах порохового дыма, то, что казалось должно быть забыто, но не оставляло, терзало и больно саднило сердце.
9 мая 2004г. Ахтубинские участники Великой Отечественной войны на параде. Слева направо. Соловьян Г.А., Галкин Н.Г., Гуленин Ю.А., Салмин А.П.
Какова она, «окопная» правда о войне, точно описал Виктор Некрасов. В зрелом возрасте я прочитал его повесть «В окопах Сталинграда». Лейтенантская проза, как называли ее литературоведы. Уже после эмиграции пытались предать забвению имя писателя-фронтовика, а вместе с ним и само произведение. Но вот чего нельзя вычеркнуть, так это желания узнать больше правды, пускай она будет трагической, но в ней всегда найдется эпизод, пусть небольшой, именно он окунет наше сознание в самую гущу атаки, поможет понять, как не струсить, выстоять в адском пекле сражения.
Не меньше самих будней на передовой, таких, казалось бы, привычных, но к которым нельзя привыкнуть, со свистом пуль, стоном раненых, грохотом снарядов и задушевными беседами в часы затишья, как только может описать человек, каждый день гуляющий со смертью в обнимку, меня поразила встреча Виктора Некрасова уже в мирное время со своим прошлым, с тем, что он когда-то уже пережил. Она произошла летом 1950 года, во время его приезда в Сталинград. Он снова идет на Мамаев Курган.
Поклониться великому подвигу советского солдата люди приезжают с разных концов света
Сегодня отсюда открывается шикарный вид на Волгу, город и стадион, ставший центром притяжения футбольных болельщиков на время чемпионата мира. Вокруг много иностранцев, они медленно поднимаются по лестнице к главному монументу Родине-матери, внимательно рассматривают скульптурные композиции. Жарко. Кто-то ложится на траву, в тени деревьев. Все изменилось за эти годы. Никому и в голову не приходит оглядеться по сторонам и задуматься, как густо пропиталась эта земля кровью, сколько останков солдат лежат здесь.
Чемпионат мира по футболу не стал исключением для посещения Мамаева кургана
Так что произвело на меня такое впечатление, когда я закончил читать книгу? Прошло семь лет, и вокруг давно уже шла мирная жизнь. Сталинград отстраивался заново. А здесь на высоте, там, где была передовая, писатель как бы вновь оказался в марте сорок третьего. Перешагнул через обвалившийся окоп. Повсюду разбросанные ржавые патроны, гильзы, каски, котелки, затворы, пулеметные ленты, истлевшие портянки из вафельных полотенец, будто еще вчера здесь шел бой. И кости, черепа, торчащие прямо из земли. Белые, успевшие выцвести на солнце. Все перемешалось и не поймешь, где русские, где немцы. Получается, что курган стал одной, общей могилой. Когда поступил приказ, они хоронили всех павших. Промёрзший грунт поддавался с трудом, поэтому закапывали неглубоко. Постепенно дожди размыли погребения, а прах развеяло ветром…
Я испытываю, такие же смешанные чувства. Война не ушла отсюда. Она как тень, следует по пятам нашей памяти, увеличиваясь в размерах, когда мы о ней начинаем забывать. Разве не ее отражение мы видим в свастиках на фасаде домов, вымарывании из наших, российских учебников правды о крупнейших сражениях Великой Отечественной, переломивших ход истории, глумлении подонков на мемориалах павшим воинам, и ударах исподтишка, наносимых по символам Победы – параду и шествию Бессмертного полка.
Совсем рядом, на Украине, сражаются наши ребята, российские воины. И объяснять им, что такое современный нацизм не надо. Они видят это ежедневно, помогая выводить под обстрелом женщин с детьми и стариков из Мариуполя, находя в оставленных схронах националистического батальона «Азов» символику третьего Рейха, понимая, что только отпетые фашисты могут так глумиться и издеваться над ранеными пленными. Кто-то скажет, что все мы славяне. И это братоубийственная война никому не нужна. Ведь у многих на Украине живут близкие родственники. Да. Так и есть на самом деле. Но вот в нашей семье, а моя жена родом из Харькова, чтят общую память, и когда речь заходит о войне, она вспоминает своего отца Ивана Федоровича Просвирина, кавалера орденов Красной звезды, дошедшего до Берлина и уже после командированного на Западную Украину. Даже спустя много лет он ни разу не обмолвился о том, что ему пришлось пережить. Только молча, с улыбкой гладил их с сестрой по голове, когда они перебирали его ордена и медали, и закуривая папиросу выходил на улицу, чтобы никто не увидел его слез.
У мемориала землякам-ахтубинцам
Нет, не мы, предали нашу общую память и разорвали кровные узы, а те, кто на Украине присваивал улицам и школам имена Бандеры и Шухевича, замаравших себя преступлениями и сотрудничеством с фашистами, кто марширует в факельных шествиях, и кричит «Зиг хайль», кто призывает убивать русских.
Мой отец, тоже участник Великой Отечественной войны, и дядя Павел долго пытались узнать, как погиб дед. Писали в архив, запрашивали сведения в разных ведомствах, искали сослуживцев. Уже в наше время, когда появились многочисленные сайты, я подключился в надежде хоть что-то разузнать о рядовом Шачневе Михаиле Филипповиче. Смерти на войне бывают разные, но ни одна из них не бывает случайной. У каждой есть своя причина и объяснение. Мой дед погиб, подорвавшись на мине, исчез, просто растаял в небесной дали, как сотни тысяч таких же, без вести пропавших солдат Великой Отечественной войны. Остались только скупые строки похоронки, фотография и карточка — память военнослужащего.
Потребовалось время, чтобы добиться справедливости и на памятнике погибшим в годы войны в селе Пологое Займище появилась фамилия моего деда. А затем и в Ахтубинске на мемориальном комплексе павшим воинам на площади Победы. Не часто я бываю здесь. Все больше по праздникам, но когда прохожу мимо, то обязательно прикладываю свою ладонь к мраморной плите с надписью и тихо говорю: «Здравствуй, дед». Пускай я не перенял твою походку, и ты не научил меня тому, что умел делать сам, мне сложно представить, как ты смеялся и какие у тебя были привычки, но зато оттуда, с небес, ты уже много раз помогал мне в трудную минуту. Это точно. Я знаю.
А за немцев я не болею, потому что мне больше нравится, как играют бразильцы, или аргентинцы, или даже китайцы. В общем, ты меня понял…
Александр Салмин.
(При использовании материалов или цитировании обязательно указывать ссылку на автора и сайт «Ахтубинский пилот»)
Спасибо за искренний рассказ,за память,и за любовь,которая остается неизменной