В один момент его завязали два политика, а развязывать приходилось всем миром и очень долго.
В середине 60-х страна еще пережевывала комом испеченный блин демократии, получивший позже название хрущевской оттепели. Ранее мало кому известный поэт Евгений Евтушенко публикует в журнале «Юность» свою поэму «Братская ГЭС», начинающуюся пророческими словами: «Поэт в России больше, чем поэт». Молодежь танцует «буги-вуги», втихаря настраивая радиолы на запретную волну, где звучали «Beatles». На юбилейных торжествах, посвященных Дню Победы, ряду городов присваивается звание Героев воинской славы. В докладе говорится о Сталине, реабилитируется Жуков, восемь лет пребывавший в забвении, впервые упоминается о 20 млн. погибших. 
Потрясения трехлетней давности, когда мир балансировал на грани ядерной войны, постепенно забываются. Да и сами защитники международной свары канули в Лету. Сначала в США убили Кеннеди, а затем сгинул с политической арены Хрущев. Казалось, все затихло, и советские теплоходы, пересекавшие Атлантику курсом на Кубу, уже не представляли скрытой угрозы для большой континентальной страны. Может быть, так оно и было по официальной версии, но только ограниченный круг лиц знал, что на самом деле скрывалось в трюмах и каютах крупнотоннажных кораблей. Часть из них действительно перевозила мирные грузы, другая осуществляла секретный план по переброске 7-ой отдельной мотострелковой бригады, предназначенной заменить оставшийся на острове воинский контингент.
Узнать более подробно о тех событиях, очень долго не представлялось возможным. И вот, спустя много лет, почти случайно я встретил человека, которого знал достаточно хорошо. Мой бывший командир подполковник Милюков Иван Васильевич всегда вызывал у нас, молодых лейтенантов, противоречивые чувства. Безобидный с виду, он обладал способностями выжимать душу, придирчиво требуя почитать духовного отца всех военных — общевоинский устав.
-Черт возьми, — злились мы, ну откуда он такой взялся на нашу голову? Никто из нас и предположить не мог, что обыкновенный связист когда-то готовился отражать американскую агрессию на Кубе, да еще и командовал разведвзводом.
* * *
— Лейтенанта Милюкова срочно в штаб, — голос посыльного прозвучал торжественно, так полковой горнист оповещает о побудке. Едва за молодым офицером закрылась дверь кабинета, как он попал под перекрестный опрос кадровика особиста.
— Когда планируете убыть в отпуск?
И тут же, не давая опомниться:
— Женаты? Где живет невеста?
Следующим с ним беседовал кадровик, намекнув о возможности убыть, а если успеет зарегистрировать брак, то с женой, в одну из дальних стран. Длительная правительственная командировка, без исключения из списков части, наводила на различные предположения. Если что случится, то для родных найдется объяснение — пропал без вести, а для мирового общественного мнения он так и останется числящимся в списках части. Дав согласие, он смутно представлял, куда и зачем поедет, подчиняясь лишь одному, так хорошо знакомому в молодости чувству, когда неизвестность манит, а опасность будоражит воображение. Почему выбрали именно его, когда рядом находились не менее достойные офицеры, которых Бог и гренадерским ростом, и физическими кондициями не обидел, оставалось загадкой. Чуть позже стало ясно: к нему присматривались давно и пристально. Значит, подошел.
Полк, в котором Милюков проходил службу, находился на особом счету. Развернутый по штатам военного времени, он представлял полноценную боевую единицу, за что снискал расположение самого командующего Киевским военным округом, впоследствии маршала Советского Союза Петра Кирилловича Кошевого.
«Гарни хлопцы, — любил повторять он, — издалече, за версту видать». Хлопцы действительно выглядели браво, все как на подбор от метра семьдесят и выше, вызывая заслуженное восхищение зрителей на парадах, где они открывали прохождение торжественным маршем и в числе роты Почетного караула, выставляемой для встречи высокопоставленных гостей. Немудрено, что кто-то из личного состава уже понюхал пороха во Вьетнаме, а кого-то посылали поближе, на три буквы — в САР (Сирийскую Арабскую республику). Спустя несколько дней, когда начались приготовления, и пришлось пройти основательную медкомиссию, он обратил внимание на маленькую приписку в углу медкарты: «В страны с жарким и влажным климатом». Но о Кубе в тот момент даже речь не велась. После всего случившегося между СССР и США это выглядело бы безумием. Зачем еще раз злить столь могущественного противника.
Обстоятельства вынуждали торопиться. На оформление документов, в том числе регистрацию брака, отводился месяц, благо невеста — Тамара, с которой встречался почти год, жила рядом — в Белой Церкви. Получив благословение родителей, отпраздновали свадьбу, да так, что вокруг все удивлялись: отчего такой им почет?! В Доме офицеров, доселе открытом для политических мероприятий, накрыли столы, а «благословили» их отцы-командиры. Вот тогда-то замполит, положив ему руку на плечо, признался: «Штудировали твою биографию, Иван, сверху донизу, вдоль и поперек». Даже умирать за трудовые интересы далекого вьетнамского, сирийского или какого другого по интернациональному признаку близкого нам народа следовало с кристально чистым прошлым и безукоризненным настоящим. Случайно мелькнула мысль об Африке, но тут же отскочила, как мячик, успевший своим нелогичным поведением завести соперника в тупик. Оставалось ждать. Между делом просматривал центральную прессу, подчеркивая главные политикосвязующие события и пытаясь между строк найти подсказку. Отправляться должны были из Ленинграда, но почему в Индокитай они пойдут арктическим морским путем?
Северная Пальмира очаровала. Три дня они кружили по Невским набережным и мостовым, любовались незатухающими белыми ночами, до пьяну вдыхали воздух Финского залива, просто бродили, так как могут себе позволить молодожены, вдруг оказавшиеся одни в райском уголке земли. А затем начались настоящие сборы. Они напоминали примерочную в престижном Доме моделей на Кузнецком мосту. В Пушкино, где жили отъезжающие, понаехали портные, закройщики, которые обмеряли, что-то подворачивали, приглаживая и подгоняя уже готовые костюмы по размерам каждого. В них еще легко угадывалась выправка, и привычка держаться строго по-армейски давала о себе знать. Но для окружающих это были уже совсем другие люди. На смену лейтенантам и командирам батарей, старшим сержантам и наводчикам артиллерийских орудий пришли Иван Васильевич и Александр Петрович, Федор Кузьмич и просто Сережа, именно так разрешалось им теперь обращаться друг к другу. Конспиративный этикет, продиктованный условиями государственной безопасности и той высокой степенью ответственности, которая перераспределялась теперь на каждого, вырабатывал жесткие и неукоснительные к соблюдению для всех правила. Форма оседала на дне чемодана. О ней вспомнят, но чуть позже, в случае надобности. А пока все беззастенчиво тратили последние деньги и с внутренней тревогой ожидали отплытия.
Застывший на причале круизный теплоход «Мария Ульянова» выглядел сказочно, светясь и иллюминируя, словно елка в Рождественскую ночь. Даже несмотря на то, что в середине августа принято любоваться настоящими звездами и восхищаться безупречной гладью неба, лайнер притягивал к себе внимание. У трапа они окончательно простились с Родиной. Еще одна формальность, и вместо удостоверения личности каждый получил советский паспорт, а вместе с ним почти шпионскую легенду. Милюков переквалифицировался в агронома, его жена — в зоотехника, а в каюте по соседству проживали будущие механизаторы и овощеводы. Советский Союз оставался верен себе, экспортируя самый конкурентоспособный товар, настоящую цену которому хорошо знали как наши союзники, так и противники. Может быть, поэтому его следовало маскировать с предельной тщательностью. Ровно в час ночи 16 августа 1965 года корабль взял курс в неизвестном для пассажиров направлении. Днем выходить на палубу разрешалось только женщинам и детям, мужчины дожидались своего звездного часа, когда стемнеет. Прошли Балтику, Северное море, затем миновали Ла-Манш и, когда уяснили примерное движение судна, капитан объявил: «Бискайский залив — кладбище кораблей». Стало немножко жутко. Где-то здесь в районе Ла-Коруньи встречные волны севера и Атлантики, вздыбливаясь, как упрямые дикие кони, наседавшие друг на друга, ломали хребты своим жертвам. Более 150 кораблей, в том числе и советских, уже покоились на дне залива. Оставалось надеяться на судьбу и капитана.
Мрачные тучи тревожных ожиданий отогнало крепчающее дыхание океана. Благополучно пройдя Бискайский залив, теплоход в очередной раз сменил курс. Впереди простиралась Атлантика. На какое-то время они попали под очарование порхающих над водой рыб, безоблачного неба и ненасытной своры акул, стороживших свои глубинные тайны. Даже инцидент с корабельным коком, решившим побаловать команду деликатесом из акульих плавников и чуть не поплатившимся жизнью из-за собственной неосторожности, лишь обострил жажду приключений. Вкрадчивые мысли об экспедиции Колумба, когда-то также сполна хлебнувшей и острых ощущений, и опасности, уже не казались им нескромными, в конце концов, они тоже бросили вызов судьбе. А она уж точно не упустит свой шанс испытать их на прочность. Милюков все чаще выглядывал из иллюминатора, стараясь угадать, что лежит там, за безупречно чистым горизонтом. Такая идиллия его настораживала. Неизвестно кем и для чего посланный воздушный поцелуй показался на редкость влажным и липким. Через мгновенье, с назойливостью похотливого любовника, последовал еще один. Набирая силу, он слился в сплошную песню страсти, которую океан, наконец, решил для них исполнить. Буквально за несколько минут ветер достиг огромной силы, подняв на приступ корабля высокую волну. Пережить качку помогало народное средство. Еще на берегу бывалые мореходы подсказали. Поэтому лечить морскую болезнь решили коньяком с лимоном. Но стихия лишь предупреждала, давая понять, что всех ждет впереди. Вскоре ее дерзкие, оголтелые выпады ослабли, уступив место психическим атакам куда более наглого противника. Корабль взяли в клещи. Сначала низко над самой верхней палубой недовольно проворчала пара штурмовиков «Скайхок» ВМС США, а затем, подтверждая решительность своих намерений, американский фрегат предпринял опасное сближение. На расстоянии одной кабельтовой капитан «Марии Ульяновой» вышел на мостик и так, чтобы это было видно назойливому попутчику, показал характерный знак средним пальцем. Чуда не случилось, но боевой корабль ВМФ США начал отставать.
Догадывались ли американцы, спустя три года после всего случившегося, о существовании на Кубе мощной советской группировки? Скорее всего, они могли предполагать, но взаимные гарантии и уверенность в абсолютной безопасности, после вывоза ядерных боеголовок с острова, обязывали терпеть такое присутствие. Демонстрация силы, иногда предпринимаемая ими, выглядела демаршем, слабой компенсацией за уязвленное самолюбие, ведь даже в самый пик конфликта они ни разу не решились остановить советское судно. Возможно, свою роль сыграла еще одна сила, незримая, но сокрушительная, судить о присутствии которой можно было только по призрачному отблеску перископа, подобно холодному свечению хищных глаз, отпугивающему любую мелюзгу. Вот тут-то Милюкова и осенило: Куба! Ну, конечно, куда же еще с такими предосторожностями и тщательной маскировкой могли они направляться. Горячая, еще не остывшая точка земного шара по-прежнему притягивала к себе внимание.
Выгружались в Гаване. Город еще спал, задыхаясь от жары и покрывшись потной испариной. Где-то восторженно взорвалась кастаньетами латино-американская самба, ей сердито возразил гудок портового буксира и пошло-поехало: заскрежетало, засвистело, запыхтело вокруг, гоня прочь остатки заблудившейся тишины.
— Как здесь непривычно, — прильнув к мужу, прошептала Тамара.
— Значит, будем привыкать, — Иван крепко прижал к себе жену.
Несмотря на высокую влажность и 8-часовую разницу во времени, комбриг генерал Кауркин выглядел бодро, успевая отдавать распоряжения, материться промежду прочим и выслушивать доклады подчиненных. До восхода солнца оставалось чуть-чуть. С его первыми лучами они уже были далеко от места их первого свидания с очаровательной, но беззащитной страной.
Милюков попал в разведбат, обосновавшийся неподалеку от Гаваны в маленьком уютном городке Нарокко. Там же, поблизости стоял и танковый батальон. Сначала он не поверил, увидев роскошный особняк, в котором им предстояло жить. В Советском Союзе они и мечтать о таком не могли, а тут целый дом богатого латифундиста в их распоряжении. Сказка, да и только. Увы, любая сказка очень быстро кончается. Наступили будни. На вторые сутки пребывания на Кубе в романтическую идиллию вторглась суровая военная проза. После полуночи прозвучала боевая тревога. «Началось», — только и успел подумать Милюков.
Танки рванули напрямую, не разбирая дороги и не щадя хрупкую нить ограждения. Следом потянулась остальная техника, довершая погром. Выскочив на террасу, он почувствовал запах гари и паленой резины. От него сразу приходишь в чувство получше любого нашатыря. Ощущение тревоги сменил азарт, бесшабашный и упрямый, бьющий через край неразбавленными порциями адреналина. Тот, кто хоть однажды бывал в настоящей переделке, поймет. Уже позже наступает понимание, трезвый расчет, но это потом, а пока следовало бежать, что есть силы выкладываясь и не задумываясь о последствиях. Запрыгнув в коляску поджидавшего его мотоцикла, он крикнул водителю: «Гони!». Наверное, со стороны происходившее с ними могло показаться забавным: мчавшиеся по полю несколько десятков мотоциклистов в белых рубашках с подпрыгивающими в люках пассажирами, одной рукой прижимающими ствол автомата, а другой придерживающими за края широкополые шляпы. Их можно было даже принять за местных крестьян в угоду западным увлечениям, сменившим привычный род занятий, если бы не мраморные лица и три бронетранспортера бесцеремонно возглавлявших авангард колонны. Замысел советского командования строился на факторе неожиданности и оперативной готовности нашего контингента. В случае конфликта, агрессивные намерения США тут же встречали отпор в лице советских добровольцев, откликнувшихся на зов дружественной страны. Мачете менялось на автомат Калашникова, а место в тяжелом танке занимал белобрысый «тракторист». Интернациональную помощь ведь никто не отменял. Оставалось только продержаться до подхода своих, главных сил. Правда успеют ли они, и насколько адекватным будет ответ — никто не задумывался.
Милюков успел спрыгнуть в окоп, когда рядом громыхнуло, затем раздался еще один выстрел небесного орудия, и полил тропический ливень. Тревога оказалась учебно-боевой. К ней, как и к сезонным дождям, скоро привыкли. Труднее приходилось молодым солдатам. Во взводе Милюкова таких насчитывалось несколько. Они тосковали. Первые полгода переписка велась в одном направлении — туда, а вот оттуда приходилось ждать. Причем очень долго. Шла элементарная проверка на «вшивость». Затем информационный заслон сняли, и из дома хлынули письма. Когда над территорией части пролетал очередной почтовый Ту-114, раздавалось громогласное «Ура!». Весточка из дома в те дни казалась самой желанной. Выручал наш посол на Кубе. Дипломатические рауты собирали большое количество приглашенных, куда входили советские ответственные работники, торгпреды, не забывали и офицеров. Несколько раз на приемах они встречались с Фиделем и Раулем Кастро. Кумиры революционеров и молодежи 60-х редко когда приезжали вместе. Объяснений никто не искал, значит так было нужно.
Милюков запомнил крепкое рукопожатие Фиделя, взгляд необычайно ясных умных глаз. Комманданте умел производить впечатление, заряжая слушателей своей страстностью, непревзойденным даром народного трибуна. Его почитали и боготворили. Он немного знал русский, хотя Рауль овладел им лучше, как впрочем, и английским. Там, на Кубе даже мальчишки свободно разговаривали на нескольких языках, нередко ставя посланцев далекого континента в тупик. В ответ те улыбались и, стесняясь собственной непонятливости, в свою очередь, озадачивали лаконичным «шпрехен зе дойч?» С немецким у кубинских мальчишек обстояло неважно. Что поделаешь, колониальное прошлое давало о себе знать. Франко и англоязычная публика здесь были более частыми гостями!
Рауль предпочитал общаться с военными напрямую, без лишних условностей. Солдат солдата всегда поймет. Поэтому визиты министра обороны в расположение советской бригады стали делом привычным, сказывалась и учеба в Москве. Можно было свободно, без посторонней помощи обсудить возможности зенитно-ракетных комплексов и коснуться тактики наступательного боя, скрашивая свой южноамериканский диалект, как он сам выразился, тамбовскими словечками. В отличие от советских интернационалистов, кубинцы вольно трактовали устав, позволяя себе расслабиться на посту, закурив привычную сигару или просто поболтать с прохожими, в остальном они выглядели вполне старательными учениками. В боевое содружество время от времени вклинивались спортивные поединки двух сторон, и вот тут они показывали настоящий характер. Проигрыш для них означал поражение в буквальном смысле, и они предпочитали биться до конца. Милюков убедился в этом, попав на матч киевского «Динамо». В первом тайме гости вели с разгромным счетом 10:0, кто-то, из сидевших рядом с ним, тогда сказал: «Вот увидите, они не отпустят «советикас» и будут играть до утра, пока не сравняют счет». Позже там, на Кубе, и обучаясь бок о бок с кубинцами в академии, он понял, азарт тут ни при чем. Просто для кубинца победа подразумевала глубокий смысл. Точно такой же, как любовь к Родине и «Libertad o muerte» (свобода или смерть). Так их воспитывали, так они привыкали жить. Иначе, разве они смогли бы выстоять. Одно время ими восхищался весь мир, а советские школьники даже распевали: «Куба — любовь моя». А здесь на острове по-прежнему царило молчание. Ритуал подъема флага взвод лейтенанта Милюкова выполнял под аккомпанемент собственного дыхания и шепот набегающей океанской волны. Исполнять государственный гимн строго воспрещалось. Завесу таинственности вокруг наших войск беспардонно стащили западные журналисты, воспользовавшись роковой ошибкой или, может быть, обыкновенной случайностью. Видный советский военноначальник попал в объектив иностранного корреспондента. А потом его фотографию с сыном, стоящим рядом на фоне исторического музея в Москве, опубликовано одно влиятельное издание. Чуть позже парень попал служить на Кубу и так же опрометчиво засветился на пленке другого журналиста у памятника Хосе Марти в Гаване. Где надо фотографии сравнили и раздули небольшой скандал. Для видимости. Тем все и ограничилось. Американцы молча проглотили пилюлю. Увязнув по шею во Вьетнаме, им было уже не до разборок.
А служба у Ивана Милюкова шла в том же прерывистом ритме ранних побудок, тревог и бесконечной борьбы за выживаемость, без которой, как известно, не может обойтись ни одна войсковая разведка. Ежедневные марши по кубинскому побережью изматывали, но комбат Федоров оставался неумолим: «Не зевай, смотри по сторонам, запоминай. Может вам это жизнь спасет». «А что, — заполнял он мимолетную паузу, — захватит вдруг вас враг, а вы ничего не знаете, и на кой ляд ему такой «язык»? Ведь расстреляют же». Шутка фронтовика пошла на пользу. По крайней мере, Кубу он знал лучше, чем родное Запорожье. По соседству работала агентурная разведка, состоящая из одних офицеров КГБ. Прекрасно разговаривающие на местных диалектах они решали задачу сбора информации, выдвигаясь вглубь территории на триста километров. Взвод Милюкова обеспечивал прикрытие, а если бы на самом деле потребовалось рисковать, то, не раздумывая вступил в бой. Помощь так и не понадобилась.
Домой они возвращались весной 1967 года. В каюте уже другого корабля ощущалась грусть — расставаться с полюбившейся страной, вместе с которой пережил тревогу и ради которой был готов пожертвовать жизнью, невыносимо жаль. Кубинцы оказались очень близкими по духу людьми, искренне привязавшимися к ним и даже вполне серьезно, как свои, отмечавшими все советские праздники.
Теплоход дал прощальный гудок. На верхней палубе собралось много народу, кто-то бросал монетку на счастье, а кто-то попросту думал. Постепенно грусть вытесняла радость, искреннее и неповторимое предчувствие встречи с Родиной. Накануне отъезда к ним приходили друзья, русские женщины, связавшие свою жизнь с кубинцами — специалистами, обучавшимися когда-то в СССР. Одна из них сказала: «Я бы все сейчас отдала, чтобы плыть вместе с вами». В это легко было поверить. Многие из них тогда, тайком смахивали слезу, вспоминая белые березы живописной русской природы. В один из праздников советский дипломат подготовил им сюрприз — пригласил на просмотр художественного фильма «Война и мир». Радость была общей. Жаль, но отношения с Кубой вскоре осложнились. Фидель так и не смог простить обиду на допущенную к нему бестактность. Ведь Хрущев принял решение самостоятельно и, не советуясь с ним, обо всем договорился с Америкой. Охлаждение переросло в неприязнь, и мальчишки во всех дворах запели: «Куба, ты не получишь больше наших ракет…». Обучавшиеся на одном курсе с Милюковым кубинские офицеры, не закончив сдавать экзамены, моментально отбыли на Родину. А для капитана Милюкова все еще было впереди.
Александр Салмин
(Ссылка на автора обязательна)